Ольга Любарская - Пьеса Ы. И стихи

Я понимаю.

Только – смысл?

Никто не заметит, а что не расстроится – это уж как пить дать. Некоторых ждёт даже тихая радость, безотчётная, не вполне ими осознанная. Единственно, чем это может стать – однодневной темой разговора. Как погода. Хотя в погоду вкладывается больше души и порывов. Чужая смерть – это вообще тема для разговора… незатратная. Но есть, есть ещё перспективы.

Старик-капитан в кресле в бейт-авоте. Слюна стекает на живот и ниже, и посетители думают, что он обмочился. Добрая медсестра (повезло!), участливый на людях санитар (счастливое стечение обстоятельств в отведённые и оплаченные часы). Часть твоей участи разделят. Вот возможное счастье. «Вот счастье, вот права! 13 13 А. С. Пушкин. Из Пиндемонти. » Как там, «Из Пиндемонти»?

Ох, сколько возможностей! Не упускай их, слышишь? Это наконец действительные возможности. Это реальность стучится к тебе. Не пренебрегай волшебной действительностью. Она идёт к тебе. Есть, есть ещё, чего достичь! Смелее!

Ы<���заикаясь, неуверенно> :А то, что я напишу?

Б-г:А? То, что ты напишешь? Это тени, которые проходят мимо других теней, ничуть их не задевая. А чаще и не замечая. Это такая равнодушная регистрация, один «предмет» сменяется другим проплывающим «чем-то». Ты хочешь увидеть Лицо? Ты его не увидишь! Даже я – безвидный. И мир – безвиден (в нём видны фантомы), и бесслышен, и бессмыслен, и безотзывчив, и бесславен, и бесследен.

Ты думаешь увидеть Лицо, которое смотрит в твоё лицо, глаза, которые глядят прямо в твои глаза, никуда не сворачивая. Ты его не увидишь. Личину, личины – пожалуйста, сколько угодно!

Лицо – нет. И никогда. Никому не нужна ни ты, ни то, что ты сделаешь. Пожалеть о твоём отсутствии могут только животные: кто-то вымрет, кто-то найдёт другого «кормильщика», «кормчего» – и будет доволен, кто-то будет скитаться по улицам и помойкам.

Ы : «Как неожиданно и ярко… 14 14 Ф. Тютчев. Как неожиданно и ярко. »

< Б-гу> :Помнишь Тютчева?

Б-г:А, этого… «Мысль изреченная есть ложь 15 15 Ф. Тютчев. Silentium. .» Действительно, был умён.

Ы:Я его недавно встретила возле моря.

Б-г:Да ну?

Ы:Вставная челюсть, мелкие зубы, вдохновенный седой ореол, вздыбленный ветром», в руках палка – аршин, которым не измерить; впереди – метапель 16 16 Метапель (ивр.) – помощник (престарелого, инвалида). , почти отдельно. Перепутал страну, которую аршином общим не измерить. Но в глазах, в волосах, в шагах – безумие и вдохновение, свечение – как в море, как в рваных тучах. Лет так сто пятьдесят с тех пор, как умер. Ну, так и выглядит. Только вдохновение его и молодит. Я встречала его возле моря несколько раз. Мы никогда не шли с ним в одну сторону. Всегда навстречу.

Б-г:Тютчев… Да… Но ты любишь не А. М., а совсем другого человека. К сожалению.

Ы:Да, я знаю. А может быть, никого. Да, да скорее, – Что .

А это Что – вот оно всегда одно и то же. Потому что Кто никогда не отвечает тебе полностью. Отвечает только Что . Только что ответило – и улетучилась.

Б-г:Но ведь всё-таки А. М.был для тебя Кто . А?

Ы:Был. Какое-то короткое, но сверхнасыщенное время. Она была до краёв, эта минута, – и не оставляла места для будущего. Был. Пока из Кто не превратился в то самое вечное Что , а там не слился со всеми другими чтами или чмами, то есть опять-таки – со смертью.

<���С новой силой> :Но я хочу жить! Жить!

<���Подумав> :Слово « Чмо » мне очень нравится. Такое ёмкое.

Б-г:Почему бы тебе не взять его в качестве псевдонима? Ведь и Одиссей, и Иннокентий Анненский выбрали псевдоним Никто 17 17 Иннокентий Анненский подписал свой сборник" Тихие песни", (СПб, 1904), псевдонимом Ник. Т-о. Он был директором гимназии в Царском Селе, преподавателем античной литературы и блестящим переводчиком греческих трагедий. Кстати, преподавателем Н. Гумилёва. .

Ы:Слишком ёмкое слово «чмо». Я провалюсь в него.

Б-г:А помнишь, в начале вашего знакомства А. М.решил объявить Всесоюзную дискуссию: какой акт существеннее – половой или творческий?

Ы<���сначала развеселясь, потом погрустнев> :Да, и ответ был найден незамедлительно: половой, незаметно переходящий в творческий, и творческий, незаметно переходящий в половой. Но ещё раньше, с чего и началось наше, тогда ещё – заочное, знакомство, – это его пароль-приглашение: «Если будете любить меня, то пишите ненормально, но как только ни пожелаете, – и не пожалеете». И никогда больше никто мне не делал такого предложения. А лучшего найти для меня невозможно.

Б-г:Ты говоришь, он мгновенно всё улавливал.

Ы:Да, в нём не было отталкивания. Способность всё принять. Но иногда он входил в стихотворение нелегко. Однажды он прочитал моё стихотворение про лошадь-боль 18 18 См. стихотворение «Эта лошадь…» на стр. 209. , пасущуюся в ярко-красных овсах; стихотворение, написанное не ему, еще до знакомства с ним. И я помню его напряжение, он покрылся потом, как во время того самого акта, – и я была поражена точностью, угадыванием, откуда пришло каждое слово, каждое движение: стихотворение как бы рождалось заново, становилось как будто написанным им самим. Эмпатия, в противовес аутизму. Правда, это было только один раз. Но какая же это было точность и невероятная щедрость. Его и в жизни охватывали такие порывы щедрости, когда он мог потратить последнее и купить мне понравившиеся ему черные бархатные брюки, мне совершенно ненужные. И здесь: прочитал самым что ни на есть затратным способом. Вот этой отдачей, а не лёгким, ничего не стоящим пробросом. Стихотворение, я тебе уже говорила, написанное ещё до знакомства с ним, с А. М. Человеку, которого я, рассказывая отцу, назвала «полным ничтожеством». И теперь так считаю. А тогда, начитавшись Теннесси Уильямса, я увидела хрупкость там, где она была только внешней. Отец поправил меня: «Не говори так, нельзя. Ведь остались стихи». Так вот, стихотворение это, написанное до встречи с А. М., было прожито им с такой интенсивностью и отдачей, что стало как бы написанным им самим. Больше так никогда ни с кем не было. Изнутри, не холодно. Не с безопасного расстояния. Так, как надо и читать, и писать. Для того всё и пишется. Без внутренней защиты, не думая о безопасности.

Да, А. М., я не на зло отвечу, которого тогда – в будущем, теперь уже в прошлом, – было так много и так больно, но на добро. Оно ведь тоже было немеряным.