Олег Ёлшин - Островок (Тайна Болдинской осени). Пьеса для театра

Пушкин: – Неси чай. И сервиз с кружками.

Председатель: – Водки.

Пушкин: – Не надо чай. Водку неси.

Луиза: – И рюмки.

Пушкин: – Рюмки тоже.

Настя: – К водке может быть чего подать из еды? Вы два дня почти не емши.

Пушкин: – Неси все, что есть.

Настя: – Вот это хорошо! Вы по ночам едите! Я не знала. Сейчас все сделаю, барин! Мигом обернусь!

Убегает. Пауза.

Мэри: – Что-то вы не веселы.

Пушкин: – Особенных причин для веселья мало.

Луиза: – Помолвка на грани разрыва.

Пушкин: – Знаете?

Молодой человек: – Слышали.

Пушкин: – Только близкие друзья могут знать об этом. Только члены семьи. Да и то не все.

Молодой человек: – Мы ближе, чем все вместе взятые друзья и члены вашей семьи.

Настя приносит на подносе графин водки, стаканы, закуску. Уходит. Председатель наливает, все выпивают.

Пушкин: – Уехал на неделю, чтобы продать усадьбу. М-да… Вернее, заложить.

Председатель: – А тут волокита, никчемная возня. Бумаги.

Пушкин: – Как могут люди на полном серьезе заниматься такими делами, посвящать им целую жизнь? Взял сюда всего 4 книги. Бумаги и той нет. Зато перья плавают в пруду.

Мэри: – Значит не все так плохо? Все хорошо! Стоит ли отчаиваться?!

Пушкин: – М-да. Еще как неплохо… Прямо перед отъездом эта… будущая теща в очередной раз устроила «самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть». Так что «не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Что за проклятая штука счастье!».

Мэри: – С невестой поговорили?

Пушкин: – Не успел. Был взбешен! Написал ей письмо. «Писал, что уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем… (Срывается. Дальше горячо.) А если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, – я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь».

Мэри: – Так и написали?!

Пушкин: – Да.

Председатель: – Может и к лучшему.

Пушкин (гневно): – Что?!

Луиза (Председателю): – Молчи!

Луиза (Пушкину): – Что она?

Пушкин: – Ответа не было. В тот же день я уехал сюда. За деньгами! Черт бы их побрал!

Снова выпивают. Пауза.

Пушкин: – Хватит нытья. Устал.

Молодой человек: – Конечно! Отдыхайте, барин.

Пушкин: – Что ты сказал?

Молодой человек: – Барин. А что? Скоро вы будете хозяином целой усадьбы.

Пушкин: – Части!…

Молодой человек: – Ну, части. Сути дела не меняет.

Пушкин: – Барин, говоришь? Да, барин. Разлечься на диване. Почему бы и нет? А тебе приготовят завтрак, наполнят ванную (такую бочку с водой!), шампанское нальют. Или водки? Да, водки. Выпьешь в полдень шкалик, крякнешь, огурцом закусишь, отобедаешь, потом животом кверху и захрапишь. А там и вечер подойдет. Примешь соседа, снова выпьешь. Может быть, заглянешь на дворню, прикажешь выпороть для острастки какого-нибудь холопа, и с чувством выполненного долга и не зря прожитого дня на боковую. А завтра все с начала.

Предводитель: – Д-а-а-а! Что-то вы не веселы.

Мэри: – Наверное, поэта нужно беречь, окружить вниманием, лаской, заботой, сочувствием, тогда он сможет писать.

Луиза: – Поэта нужно поместить в самое пекло страстей, в гущу событий, невыносимых переживаний, страданий, только тогда он сможет писать.

Предводитель: – Поэта нужно оставить здесь, обложить карантинами, не трогать его – тогда он будет творить.

Пушкин: – Оставьте меня. Хотя бы на время. На сегодня достаточно. Видеть более не могу никого.

Четверо исчезают. Пауза. Музыка (Моцарт «Реквием») Фонограмма (Элегия):

Безумных лет угасшее веселье.

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино, – печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть – на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Комната. День. Пушкин энергично пишет. В окно залезает Молодой человек, из разных кулис появляются остальные трое.

Пушкин (весело): – А! Это вы?

Молодой человек: – Можно?

Пушкин – Что же. Заходите.

Председатель: – Только посмотрите! Прошло несколько дней, вас словно подменили!

Молодой человек: – Отдохнули? Выспались?

Пушкин: – К черту – отдохнул! К черту – выспался!

Мэри: – Тогда что?

Луиза: – На вашем столе письмо! Не оно ли виновник…

Мари: – От нее?

Пушкин (Луизе): – Не трогайте! Оно весьма доверительного содержания.

Луиза: – Скажите, пожалуйста!

Пушкин: – Впрочем,… интересно знать женское мнение. Хорошо, взгляните.

Луиза берет письмо, про себя читает. Пушкин энергично ходит по комнате.

Пушкин: – Что скажете?

Луиза: – Сколько лет вашей невесте?

Пушкин: – 18.

Луиза: – Не обижайтесь. Писано, словно под диктовку.

Пушкин (хохочет): – Оно и к лучшему! Видимо, упускать жениха не входит в расчеты моей будущей уважаемой тещи.

Мэри: – Что? Что она пишет – можно узнать?

Пушкин: – Все в силе. Она любит и ждет… Достаточно любопытства. Верните письмо.

Председатель: – И теперь гора с ваших плеч!

Луиза: – Как мало человеку нужно для счастья!

Пушкин – Да, счастье! Мое счастье! Может быть, я его заслужил… Кстати, в прошлый раз вы принесли не очень добрую весть. Оказались правы. Холера, действительно, подступает. Местные чиновники поговаривают о кордонах. Говорят, кое-где их уже поставили.

Председатель: – А вы не верили.

Пушкин: – Поначалу не верил. Хотя, припомню, еще когда сюда добирался, на дороге встретил Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши!

Молодой человек: – Так отчего же не вернулись в Москву?

Пушкин: – Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой. Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляются деревни, учреждаются карантины…

Луиза: – А может после той дикой сцены на балу, где теща… Ваша будущая теща вам наговорила… вы и хотели сгинуть в чуме?