Илья Тель - Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

МЫШКИН. Да как же так?

ПРОКУРОР. Да вот так…

В минуты раздумий Мышкин говорит себе: «Впрочем, если Рогожин убьет, то по крайней мере не так беспорядочно убьет». И тут же: «…разве решено, что Рогожин убьет?!». «„Не преступление ли, не низость ли с моей стороны так цинически-откровенно сделать такое предположение!“, – вскричал он, и краска стыда залила разом лицо его».

Между прочим, подобные измышления подпадают под действие пункта первого статьи 128 Уголовного кодекса Российской Федерации «Клевета».

АДВОКАТ. Ваша честь! Конституционное право на свободу мысли никто не отменял. Подзащитный делает… предположения относительно намерений гражданина Рогожина с чистым сердцем, печалясь и за Рогожина, и за Настасью Филипповну… стараясь… э-э-э… оградить… предупредить… разубедить себя… Да и не всегда он за глаза о Рогожине говорит. Он и в лицо говорит, что думает: «Всякого, кроме тебя, лучше, потому что ты и впрямь, пожалуй, зарежешь, и она уж это слишком, может быть, теперь понимает». Так и говорит Рогожину!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Да, так и сказал.

ПРОКУРОР. Как же – оградить, предупредить, разубедить… Разубедить в том, в чем сам себя и убедил! И потом, какая же это свобода мысли? О мысли – никто не знает. А эти мысли внесены в материалы дела, а, значит, высказаны и вынесены в публичное пространство!

Мышкин отождествляет впервые виденного им племянника Лебедева с убийцей шести человек! Этих… как их… Жемариных! Отождествляет всецело на том основании, что племянник Лебедева ему не понравился: «И какой же, однако, гадкий и вседовольный прыщик этот давешний племянник Лебедева!», – говорит себе Мышкин. И тут же бичует себя за эти помыслы, попрекает, вопрошая, «что же он взялся их так окончательно судить, он, сегодня явившийся, что же это он произносит такие приговоры?».

Недобрые мысли Мышкина не являются «достоянием» гражданина Рогожина или племянника Лебедева. Вот Мышкин на даче Лебедева впервые видит Евгения Павловича Радомского, в компании генерала Епанчина. Мышкин начинает подозревать абсолютно незнакомого человека в искрометном коварстве в контексте истории о так называемом «рыцаре бедном», в насмешливости и недобрых намерениях. Потом меняет подозрение на расположение, а потом вновь начинает подозревать гражданина Радомского.

АДВОКАТ. Обычная человеческая черта. Слабость, прихоть, если хотите. Нет, ну мало ли что мой подзащитный подозревал. И правильно подозревал… как выясняется. Естественная психологическая реакция – защитная реакция! А если мой подзащитный считает себя виновным, то это его право, но к делу чувство вины Мышкина не пришьешь.

ПРОКУРОР. Еще как пришьешь. Я же говорю: сеешь ветер – пожнешь бурю!

АДВОКАТ. А при чем здесь Мышкин и буря?! Нет, ну мало ли, о чем может сказать мой подзащитный в экзальтации! Он, может, возьмет на себя все грехи мира. Что ж нам его, распинать! Мышкин во всем виноват, так получается? Знаете, есть материи, в которые один только Господь и может вникнуть, и не нам судить на основе признаний Мышкина…

ПРОКУРОР. Господь, говорите… вникнуть может… А что, если каждый человек и есть себе Господь Бог, и сам себя после смерти судит. Следовательно, виновным получается только тот человек, который сам считает себя виновным. А, так сказать, «свято» верящий в собственную безнаказанность – неподсуден. В том-то и фокус!

Каждому достанется по вере его: слыхали, наверное. «Тварь ли я дрожащая или право имею…». Вопрос вопросов. Так вот, если человек решит, что правомочен, а потом, старуху-то процентщицу порешив, поймет, что никаких прав не имеет, а является тварью дрожащей: вот тут-то он в капкан и попадает, вот тут-то он и виноват. И ничего с этим поделать нельзя, как ни крути…

АДВОКАТ. Ваша, господин прокурор, теория вины перед Господом, отождествляемым с божественной человеческой совестью, занимательна, хотя и не оригинальна. Но вот на выходе получается полная несуразность: мой подзащитный виноват, а какой-нибудь Фердыщенко и все скопище подобных ему… людей ни в чем не виноваты, ибо никакой вины за собой не видят, а видят только свое «угнетенное», в кавычках, положение и без зазрения совести, которой у них нет, стремятся извлечь выгоду, обманывая Мышкина.

Получается, что Ставрогин, дело «Бесов», – виноват, ибо сам признал за собой вину и не выдержал мук совести, а Верховенский – не виноват. Ибо ни в чем не раскаивается и, значит, не наказуем и ТАМ (указывает вверх) , ибо никакого внешнего, объективного рассмотрения жизненного пути подсудимого не предвидится, а Страшный суд есть проекция представлений человека о своих поступках, и вопрос его собственного восприятия этих поступков и намерений, и прощения непотребств самому себе?!

ПРОКУРОР. Получается так! Помните, речь адвоката… Другого. Из рассматриваемого нами дела. О том, что, цитирую, «ничего нет естественнее, чем по бедности шесть человек укокошить». Так вот, если по совести укокошить и не раскаяться потом в малодушии, то, быть может, и не будет в том никакой последующей кары! И, кстати говоря, вера и смертоубийству не помеха. Гражданин Рогожин так, кажется, говорил: «Один совсем в бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве…».

К чему я все это говорю? Может, потому, мы и судим Мышкина? Может, потому именно он и остался на заклание, что сам, САМ (!), как магнит, притягивает карающий меч правосудия?

Тоцкого мы уже судили. С него как с гуся вода! На «страшном суде» своей совести скажет: «Сластолюбец! Сластолюбец закоренелый и в себе не властен!», и… оправдается! А Мышкин – не скажет. Он станет винить себя и подтвердит собственную виновность и наш приговор. И не мы Мышкина обвиняем, он сам себя многократно обвинил и приговорил. Приговорил совершенно не как Ганя Иволгин. У того приговор иного рода. От бессилия достичь желаемого, от невозможности утолить голод тщеславия. Нутро Мышкина взрывает острое ощущение собственной вины!

АДВОКАТ. Господин прокурор, но нельзя же судить человека на основании его впечатлительности! Ну, считает человек, что всегда и во всем виноват! И что теперь, это его мнение – царица доказательств? Да, Мышкин имеет привычку во всем себя винить. Вспомните сцену его бесцельных хождений по городу, его бормотание, упомянутое вами, господин прокурор: «Что же, разве я виноват во всем этом?». Переливы настроения, острая потребность в уединении, сменяющаяся ощущением невыносимости этого уединения… Мышкин ни в чем не отдает отчета…

И, кстати, чувство вины Мышкина не является стабильным. В известном разговоре с Елизаветой Прокофьевной Епанчиной на весьма резкий вопрос: «Виноват или нет?», с требованием признания вины, Лев Николаевич отвечает обдуманно: «Столько же, сколько и вы. Впрочем, ни я, ни вы, мы оба ни в чем не виноваты умышленно. Я третьего дня себя виноватым считал, а теперь рассудил, что это не так».