Леонид Андреев - Савва

Тюха.Нет, а по-настоящему! По-настоящему, понимаешь?

Сперанский.Понимаю. Неизвестно. Никому не известно, Антон Егорыч.

Тюха.Тише! (Кривит весело лицо, закрывая рот рукой и озираясь.)

Сперанский (шепотом) . Чего вы?

Тюха.Молчи, молчи! Слушай.

Оба слушают.

Тюха (шепотом) . Это — рожи.

Сперанский.Да?

Тюха.Это — рожи идут. Множество рож. Видишь?

Сперанский (вглядываясь) . Нет, не вижу.

Тюха.А я вижу. Вот они, смеются. Отчего ты не смеешься, а?

Сперанский.Мне очень грустно.

Тюха.Нет, ты смеешься, все смеются. Молчи, молчи!

Пауза.

Тюха.Слушай: никого нет. Никого, понимаешь? И Бога нет, и человека нет, и зверя нет. Вот стол — и стола нет. Вот свечка — и свечки нету. Одни рожи, понимаешь? Молчи! Молчи! Я очень боюсь.

Сперанский.Чего?

Тюха (близко наклоняясь) . Помереть со смеху.

Сперанский.Да?

Тюха (утвердительно кивая головой) . Да. Помереть со смеху. Увижу такую рожу и начну хохотать, хохотать, хохотать и умру. Молчи, молчи, я знаю.

Сперанский.Вы никогда не смеетесь.

Тюха.Нет. Я постоянно смеюсь, только вы этого не видите. Это ничего.

Я только умереть боюсь: увижу такую рожу и начну хохотать, хохотать, хохотать. Так, подступает. (Потирает себе грудь и горло.)

Сперанский.Мертвые все знают.

Тюха (таинственно, со страхом) . Я Савкиной рожи боюсь. Очень смешная, от нее можно умереть со смеху. Главное дело, остановиться нельзя, понимаешь? Будешь хохотать, хохотать, хохотать! Тут никого нет?

Сперанский.По-видимому, никого!

Тюха.Молчи, молчи, я знаю. Молчи.

Пауза. Шаги становятся громче, как будто в самой комнате.

Тюха.Идут?

Сперанский.Да, идут.

Пауза.

Тюха.Я тебя люблю. Спой-ка ты мне эту, твою… А я слушать буду.

Сперанский.Извольте, Антон Егорыч… (Поет вполголоса, почти шепотом, протяжным и заунывным мотивом, несколько похожим на церковный.) «Все в жизни неверно, и смерть лишь одна — верна, неизменно верна! (С возрастающей осторожностью и наставительностью, жестикулируя одним пальцем, как будто передает тайну.) Все кинет-минует, забудет, пройдет — она не минует, найдет! Покинутых, скорбных, последних из нас, до мошки, незримой для глаз»…

Тюха.Как?

Сперанский.«До мошки — незримой для глаз. Прижмет, приголубит и тяжкий свой брачный наденет венец, и — жизненной сказке конец». Все, Антон Егорыч.

Тюха.Молчи, молчи. Спел и молчи.

Входит Липа, отворяет окна, отодвигает цветы и смотрит на улицу. Потом зажигает лампу.

Тюха.Это кто? Ты, Липа? Липа, а Липа, куда они идут?

Липа.На праздник, ты же знаешь. Шел бы и ты спать, Тюха.А то увидит папаша, рассердится.

Сперанский.Много идет народу, Олимпиада Егоровна?

Липа.Да. Только темно очень, не рассмотришь. Что это вы такой бледный, Григорий Петрович? Даже неприятно смотреть.

Сперанский.Такой вид у меня, Олимпиада Егоровна.

В окно осторожно стучат.

Липа (открывая окно) . Кто там?

Тюха (Сперанскому) . Молчи! Молчи!

Послушник (просовывая в окно улыбающееся лицо) . А Саввы Егорыча нет? Я же его в лес хотел позвать.

Липа.Нет. Как же это вам не стыдно, Вася! У вас такой завтра праздник, а вы…

Послушник (улыбаясь) . Там и без меня народу много. Скажите Савве Егорычу, что я в овраг пошел, светляков собирать. Пусть покричит: го-го!

Липа.Зачем вам светляки?

Послушник.Да монахов же пугать. Поставлю два светляка рядом, как глаза, они и думают, что это черт. Скажите же ему, пусть покричит: го-го-го! (Исчезает в темноте.)

Липа (вдогонку) . Сегодня он не может… Убежал!

Сперанский.Нынче, Олимпиада Егоровна, троих на кладбище хоронили.

Липа.Вы Саввы не видали?

Сперанский.Нет, не пришлось, к сожалению… Троих, я говорю, хоронили. Старика одного, может, знаете: Петра Хворостова?

Липа.Да, знаю. Умер?

Сперанский.Да. Его да двоих ребят. Бабы очень плакали.

Липа.Отчего они умерли?

Сперанский.Извините, не поинтересовался. Детское что-нибудь. А вы не изволили замечать, Олимпиада Егоровна, что, когда ребенок умрет, он делается весь синий? И вид у него такой, будто он хочет закричать. У взрослых лицо спокойное, а у них нет. Отчего бы это?

Липа.Не знаю. Не замечала.

Сперанский.Очень интересное явление.

Липа.Вот и папаша. Говорила, — досидишься, а теперь брань вашу слушать. (Уходит.)

Егор Иванович.Кто лампу зажег?

Сперанский.Здравствуйте, Егор Иванович.

Егор Иванович.Здравствуйте. Кто лампу зажег?

Сперанский.Олимпиада Егоровна зажгли.

Егор Иванович (тушит, закрывает окна) . У Савки научилась. (К Тюхе.) А ты это что, а? Докуда же это будет, а? Докуда же я из-за вас, прохвостов, муку принимать буду, а? Где водку взял, а?

Тюха.В буфете.

Егор Иванович.Так это она для тебя там стоит?

Тюха.У вас, папаша, очень смешная рожа.

Егор Иванович.Давай водку!

Тюха.Не дам.

Егор Иванович.Давай!

Тюха.Не дам!

Егор Иванович (бьет его по лицу) . Давай, говорю!

Тюха (падая на диван, не выпуская бутылки) . Не дам!

Егор Иванович (садится спокойно) . Ну и жри, дьявол, пока лопнешь. Да, о чем бишь я говорил? Вот дурак-то, сбил меня… Да, богомолец здорово идет. Год нынче неурожайный, так, должно быть, еще от этого: жрать нечего, так они Богу молиться. Так тебе Бог всякого дурака и послушал! Всех дураков слушать, так умному человеку нельзя будет жить. Дурак — так он дурак и есть. Потому и дураком называется.

Сперанский.Это справедливо!

Егор Иванович.Еще бы не справедливо. Отец Парфений мудрый человек, он их облапошит. Гроб, слышишь, новый поставил. Старый-то богомольцы изгрызли, так он новый поставил. Старый, так на место старого. Сгрызут и этот, им что ни поставь… Тюха, опять пьешь?

Тюха.Пью.

Егор Иванович.Пью!.. Вот пойти да по харе тебя, а? Что тогда скажешь?

Входит Савва, очень веселый и оживленный; сутулится меньше обычного, говорит, быстро, смотрит резко и прямо, но взглядом останавливается ненадолго.

Савва.А, философы! Родитель! Почтенная компания! Почему у вас темно тут, как у дьявола под мышками? Для философов нужен свет, а в темноте хорошо только людей обирать. Где лампа? Ага, вот она! (Зажигает.)