Жан Ануй - Пассажир без багажа

ГЕРЦОГИНЯ.А маленькие дети, бамбинос! Малютки, которые ждут своего папочку. Посмейте только сказать, что вас не томит желание расцеловать этих крошек, посадить их к себе на колени!

ГАСТОН.Пожалуй, получится не совсем удобно, герцогиня. Самым младшим и то должно быть уже двадцать.

ГЕРЦОГИНЯ.Ах, Юспар… У него прямо какая-то болезненная потребность осквернять все самое святое.

ГАСТОН (вдруг мечтательно). Дети… У меня были бы сейчас маленькие дети, настоящие, если бы мне разрешили жить на свободе!

ГЕРЦОГИНЯ.Но вы же отлично знаете, что это невозможно!

ГАСТОН.А почему? Потому что я не помню ничего, что делал до того весеннего вечера восемнадцатого года, Когда меня нашли на сортировочной станции?

ЮСПАР.Увы! Именно поэтому!..

ГАСТОН.Людой почему-то пугает мысль, что человек может жить без прошлого. Даже на подкидышей и то косо смотрят… Но им хоть успевают преподать кое-какие наставления, А мужчина, взрослый мужчина, который имеет разве что родину, да и то не наверняка, зато не имеет ни родного города, ни традиций, ни имени… Это же похабство! Скандал!

ГЕРЦОГИНЯ.Во всяком случае, дорогой Гастон, вы только что сами дали блестящее доказательство тому, что нуждаетесь в воспитании. Ведь я же запретила вам произносить это слово.

ГАСТОН.Какое? Скандал?

ГЕРЦОГИНЯ.Нет. (После минутного колебания.) Другое…

ГАСТОН (продолжает мечтать вслух). Ни справок о судимости… Хоть об этом-то вы подумали, герцогиня? Вы доверчиво не убрали столовое серебро, а в замке моя спальня всего в двух шагах от вашей… А что, если я уже убил трех человек?..

ГЕРЦОГИНЯ.По вашим глазам видно, что не убили.

ГАСТОН.Вам повезло, раз они почтили вас своим доверием. А я вот иногда часами, до отупения вглядываюсь в свои глаза, стараюсь обнаружить в них то, что они видели, а они не желают ничем со мной делиться. Ничего я в них не вижу.

ГЕРЦОГИНЯ (улыбаясь). Успокойтесь, Гастон, во всяком случае, вы не убили этих троих. И вовсе не обязательно знать ваше прошлое, чтобы быть уверенным в этом.

ГАСТОН.Ведь меня же нашли на вокзале у поезда, на котором привезли из Германии военнопленных. Значит, на фронте я был. Значит, я, как и все прочие, выпускал эти штуковины, а они не совсем то, что требуется для нашей бедной кожи, которая не выносит даже укола шипов розы. Я-то себя знаю, я не отличался меткостью. Но в военное время генеральные штабы рассчитывают скорее на количество выпущенных пуль, чем на ловкость сражающихся. И все же будем надеяться, что я не сумел попасть в трех человек…

ГЕРЦОГИНЯ.Что вы такое плетете? Напротив, мне хочется верить, что вы были настоящим героем. Я имела в виду, что вы не убивали в мирное время.

ГАСТОН.Герой во время войны — понятие растяжимое. Сам воинский устав приговаривает всех без разбора — и клеветников, и скупцов, и завистников, и даже трусов — к героизму, и достигается это почти одинаковым методом.

ГЕРЦОГИНЯ.Успокойтесь. Внутренний голос, а он не обманывает, говорит мне, что вы росли хорошо воспитанным мальчиком.

ГАСТОН.Довольно слабое утешение, поди узнай, не причинял ли я зла! Я же наверняка охотился… Все хорошо воспитанные мальчики охотятся. Будем надеяться, что стрелял я из рук вон плохо и не убил даже трех зверушек.

ГЕРЦОГИНЯ.Только настоящий друг, дорогой Гастон, может слушать вас без смеха. Ваши угрызения совести явно преувеличены.

ГАСТОН.Мне было так спокойно в приюте… Я привык к себе, хорошо себя узнал, и вот приходится расставаться с созданным мною образом, искать какого-то нового себя и напяливать его, как старый пиджак. Еще неизвестно, узнаю ли я себя, я, трезвенник, в сыне фонарщика, которому и четырех литров красного в день маловато? Или, к примеру, все тот же я, человек неусидчивый, окажусь вдруг сыном галантерейщика, который собрал и расклассифицировал по сортам более тысячи пуговиц?

ГЕРЦОГИНЯ.Потому я и настаивала начинать с этих Рено, что они вполне приличные люди.

ГАСТОН.Другими словами, потому что у них прекрасный дом, прекрасный метрдотель какой у них был, а?

ГЕРЦОГИНЯ (заметив входящего метрдотеля). Сейчас мы это узнаем. (Жестом приказывает Гастону замолчать, метрдотелю.) Подождите минуточку, милейший, прежде чем приглашать сюда ваших хозяев. Гастон, соблаговолите выйти на время в сад, мы вас потом позовем.

ГАСТОН.Хорошо, герцогиня.

ГЕРЦОГИНЯ (отводя его в сторону). И прошу вас отныне не называть меня герцогиней. Теперь вы просто пациент моего племянника.

ГАСТОН.Хорошо, мадам.

ГЕРЦОГИНЯ.Ну, идите, идите… Только не вздумайте подглядывать в замочную скважину!

ГАСТОН (с порога). Да мне не к спеху. Я уже видел триста восемьдесят семь пар родителей. (Уходит.)

ГЕРЦОГИНЯ (глядя ему вслед). Чудесный мальчик! О мэтр, при одной мысли, что доктор Бонфан посылал его окучивать салат, я содрогаюсь! (Метрдотелю.) Можете ввести ваших хозяев. (Хватает Юспара за руку.) Я чудовищно волнуюсь, дорогой друг. Мне кажется, я вступила в беспощадную войну против рока, смерти, против всех темных сил земли… Я нарочно оделась в черное, по-моему, это наиболее уместно.

Входят РЕНО, богатые провинциальные буржуа.

Г-ЖА РЕНО (с порога). Вот видите, я же говорила! Его нету.

ЮСПАР.Да нет, мадам, мы просто велели ему выйти на минутку.

ЖОРЖ.Разрешите представиться. Жорж Рено. (Представляет двух своих спутниц.) Моя мать, моя жена.

ЮСПАР.Люсьен Юспар. Я представляю материальные интересы больного. Герцогиня Дюпон-Дюфор, председательница многих благотворительных комитетов в Пон-о-Броне, она сама пожелала сопровождать больного, так как ее племянник, доктор Жибелен, не мог оставить приют.

Раскланиваются друг с другом.

ГЕРЦОГИНЯ.Да-да, в меру моих слабых сил я споспешествую трудам моего племянника. Он отдается этому делу с таким пылом, так в него верит!

Г-ЖА РЕНО.Мы будем ему вечно признательны, мадам, за его заботы о нашем маленьком Жаке… И я сочту для себя огромным счастьем сказать это ему лично.

ГЕРЦОГИНЯ.Благодарю вас, мадам.

Г-ЖА РЕНО.Прошу меня извинить… Садитесь, пожалуйста. Но в такие волнующие минуты…

ГЕРЦОГИНЯ.О, я вас так понимаю, мадам!

Г-ЖА РЕНО.Вообразите, мадам, какое и в самом деле мы испытываем нетерпение… Ведь больше двух лет прошло с тех пор, как мы впервые посетили приют…