Кассия Сенина - Восточный экспресс

Дарья слушала с возрастающим изумлением. Эванна, влюбленная в Ставроса? Эта веселая красавица бегала за мрачным длинноносым химиком, который так занят своими опытами, что едва замечает окружающих? Ставрос с женщиной в ресторане?.. Что-то немыслимое!

– И чем же это кончилось? – осторожно полюбопытствовала она.

– Он меня отшил, – беспечно ответила Эванна. – Сказал, что я слишком беспроблемна и совершенна, чтоб его заинтересовать.

– Так и сказал? – Дарья удивленно поглядела на ирландку.

– Ну, да. – Эванна усмехнулась. – Он довольно бесцеремонный.

– Да уж! Если бы мне так сказали, я бы обиделась…

– Так я и обиделась, ты что думаешь? Даже хотела залепить пощечину, но он поймал руку. Сильный черт, не вырваться! И сказал так, знаешь, ядовито: «Не ожидал, что признание вашего совершенства, госпожа О’Коннор, будет вам так неприятно». Ну, тут со мной случилась истерика, а он мне еще и коньяка налил – носит с собой во фляжке… В общем, с тех пор я больше не пыталась покорить его сердце.

«Неужели такая попытка вообще кому-то удалась?» – подумала Дарья. Ей казалось, что если у Ставроса и есть сердце, то вряд ли в нем может поместиться еще и женщина: слишком много места там должна занимать наука. Алхимик обычно приходил в лабораторию одним из первых, еще до официального начала рабочего дня, а уходил позже всех, как выяснила Дарья, когда ее смена была в послеобеденное время – она работала неделю в первой половине дня, неделю во второй. Когда в первый день вечерней смены она в шесть собралась уходить, Ставрос всё еще работал и, похоже, не думал закругляться. Дарья спросила, идет ли он домой, и Алхимик, не отрывая взгляд от микроскопа, попросил оставить ключ. Когда она, спустя несколько минут, снова зашла и положила ключ на край стола, Ставрос лишь на миг поднял голову, чтобы сказать: «Спасибо. До свидания», – и так каждый вечер. Неудивительно, что Эванне пришлось отлавливать его в ресторане!

Но все-таки, получается, женщины у него были… По пути домой, глядя в окно трамвая на проплывавшие мимо дома и море, поблескивавшее в конце узких улочек, уходивших круто вниз, к Пропонтиде, Дарья снова вспомнила болтовню Эванны и улыбку Ставроса и подумала, что этот человек, похоже, скрывает еще больше секретов, чем казалось поначалу. «Интересно, о чем же он может говорить с женщиной в ресторане? – подумала она. – Уж конечно, вряд ли о химии…»

На следующий день Дарья невольно внимательней приглядывалась к Алхимику, когда случалось оказаться рядом. Она наблюдала, как он приподнимал колбы, рассматривая содержимое на свет, толок что-то в ступке, измельчал на мраморной доске сухие растения, наблюдал за перегонкой веществ в сложной системе соединенных трубками сосудов, задумчиво постукивая себя пальцами по щеке… «Руки любовника»? Ставя чистые колбы и пробирки на стойку возле стола Ставроса, Дарья покосилась на него. Он читал толстенную «Энциклопедию средневековой алхимии», всегда лежавшую у него под рукой для справок, и внезапно Дарье представилось, как эти длинные изящные пальцы скользят не по странице книги, а по коже… и по ее телу пробежал трепет. От неожиданности она выронила пробирку, та упала на пол и разлетелась вдребезги. Алхимик посмотрел на лаборантку и чуть приподнял бровь.

– Извините, – пробормотала Дарья, очень некстати заливаясь румянцем. – Я задумалась… Я сейчас быстро уберу!

– Поздравляю с боевым крещением! – произнес Ставрос. – Лаборантка, слишком часто роняющая пробирки – плохой работник, но не уронившая ни одной еще не стала настоящей лаборанткой.

Дарья засмеялась и посмотрела на Алхимика. Он улыбнулся, как вчера, уголками губ, и снова у нее стало тепло внутри.

– Надеюсь, я не буду часто их бить.

– Точно не будете, – уверил ее Ставрос. – Раз уж так долго примеривались, прежде чем разбить первую. – И он снова опустил глаза в книгу.

Принеся совок и метелку, Дарья принялась сметать осколки, но вдруг на миг застыла. В последней фразе Алхимика ей почудилось двойное дно. Но что за подтекст мог скрываться в ней?.. Никаких объяснений на ум не шло, и Дарья опомнилась: «Что это я? Ничего он не имел в виду, просто пошутил!»

Куда труднее было не раздумывать об ощущении, вызванном у нее мыслью о прикосновениях Алхимика. Только мыслью о них! Между тем до сих пор даже реальные прикосновения собственного мужа – единственного мужчины, которого она знала – вызывали у нее подобную дрожь только в некоторые моменты близости. И сейчас Дарья, наконец, призналась себе: эти моменты она не прочь была бы продлить, но… всё происходило довольно быстро и определенно не так, как описывалось в иных романах. Правда, до сих пор она считала, что так и должно быть: ведь «безоглядно предаваться плотской страсти» вроде как неблагочестиво, а иные сцены в романах и фильмах даже вызывали у Дарьи смущение. Но об этом она ни с кем не говорила. Только каялась при случае на исповеди в «нечистых помыслах». А вот надо ли теперь, после случившегося, покаяться в них на следующей исповеди?..

После работы Дарья впервые не поспешила домой, а по ближайшей мощеной улочке, отходившей от Средней, спустилась вниз, к Пропонтиде, прошла сквозь Контоскалиевы ворота в древней стене, пересекла проезжую часть и очутилась на набережной. Солнце стояло еще высоко, но ветер с моря дул прохладный: осень понемногу заявляла свои права. Впрочем, было тепло. Дарья задумчиво побрела мимо огромных черных камней, прихотливо наваленных вдоль берега широкой полосой – любимое место рыбаков, кошек, купальщиков, туристов и влюбленных.

Ни в ком из них в этот час недостатка тут не было, даже в желающих окунуться в море, несмотря на конец октября: последние дни бархатного сезона всегда вызывали неуемный ажиотаж. Взад и вперед сновали разносчики чая, сладостей, орехов и баранок. То и дело раздавалась иностранная речь. Теперь в Городе чаще, чем раньше, звучал русский язык: после падения «железного занавеса» вокруг Московии оттуда приезжало с каждым годом всё больше людей. Постепенно Дарья научилась отличать московитов от соотечественников из Сибирского царства: последние вели себя зачастую куда шумнее и нередко возмущались чем-то, по их мнению, устроенным «неправильно» в столице мира. Московиты обычно были сдержанней, больше восхищались, чаще заглядывали в путеводители и карты. Зато они иногда выдавали чудовищно невежественные реплики: например, однажды в Святой Софии русская туристка за спиной у Дарьи назвала Богоматерь с Младенцем-Христом, изображенных на мозаике в апсиде, «дамой с лялечкой»… Дарье так и захотелось обернуться и спросить: «Скажите, зачем вы пришли смотреть на этот храм, если даже не знаете простейших вещей?! Зачем вообще приехали сюда?» Но она тут же подумала, что, может быть, эта женщина из Московии, а тамошняя религиозная безграмотность всем известна… Все-таки человек приехал, хочет посмотреть на Великую церковь, значит, в нем уже есть интерес… Нехорошо было бы так осаживать на старте! Да и вообще лучше не показывать свое знание русского. Дарья редко общалась с соотечественниками – не чувствовала желания, к тому же сибиряки эмигрантов недолюбливали, а московиты им завидовали… Иногда Дарья удивлялась, насколько быстро обжилась в Византии: ни ностальгии, ни скучания по бывшим согражданам… Она даже ни разу не побывала ни в одном из храмов здешней русской колонии, которая почти не поредела после Московской революции: подавляющее большинство эмигрантов не горело желанием ехать на «историческую родину», – и тут Дарья их понимала. Но всё же на исходе пятого года пребывания в Оке вселенной ей стало чего-то не хватать. Чего же?..