Даниил Марейчев - ПЯТЫЙ СЕКТОР. Свинцовая стена

Голубь прошел ровно восемь метров, и занеся ногу на полушаге, встал. Как же хорошо, вовремя, самое главное, вспомнить и увидеть старые, редкие, а значит и самые опасные аномалии, подумал я, вставая с колена с ухмылкой. Видимо эпицентр аномалии прямо перед Голубем. Ну, ныне покойным.

Пока все смотрели в спину, как они думали, живому крючку, я крутил башкой, как попугай, пытаясь понять, с какой стороны еще такие аномалии, поскольку прямо в цент аномального поля такого типа, мы попасть не могли.

Эта аномалия называется Пиза, ребятки. Да, Пиза, это культурно сказать пизец. У бродяжнического юмора, я вообще считаю, нет границ. Эта аномалия абсолютно не видима, неслышимая, и унюхать ее нереально. А заметить ее можно, только по тоненькому пульсированию в висках, и по ветру. Трава, которая стоит, как стояла при ветре, это и есть признак Пизы. Ветер опять посетил наше поле, и я смог увидеть по правую сторону от нас абсолютный штиль, значит, идем прямо по краю, это хорошо. Работает эта аномалия просто. Если в нее попадает любое живое существо, на не живое она вообще никак не реагирует, поэтому болтами ее нереально отметить. Так вот, если в нее попадает любое живое существо, в нашем случае путник Голубь, то целый скелет живого существа, вырывается навстречу земле, а вся остальная органическая часть, остаётся стоять на месте, как будто ничего не произошло. Поскольку обычно пустые тела обычно стоят под наклоном, путники назвали ее Пиза, а по иронии судьбы, бродяга первый, попавший в нее, ходил под кличкой Итальянец. Вот, как то и повелось теперь. Но продолжим, после попадания в ловушку, сама аномалия исчезает, оставляя после себя вот такой неприятный памятник, но есть шанс влететь в такую же рядом. Потому что, на сколько я помню, эти аномалии генерируются раз в несколько лет, обычно на поле, и в огромном количестве. Так что знайте, если вы нашли Пизу, значит ее много, и значит во всей Зоне, больше Пиз нет.

Я молча пошел в обход по широкой дуге.

– Он мертв, идем дальше.

И мы, молча пошли. Группа карателей и пленные за моей спиной разглядывали памятник Пизе, из Голубя.

Вырванные куски мяса теперь торчали в разные стороны, слабо колышась на ветру. Вместо головы, был черный зияющий провал в голове, в принципе, так же как и по телу, один сплошной провал. Аминь, амиго.

Через несколько минут мы были уже в лесу. И как у моего любимого юмориста, в Зоне, наконец, смеркалось. Алекс снова шел около меня, и спрашивал, через, сколько мы будем около пня.

– Если побыстрее, то минут через сорок.

– Отлично, пойду к Сектору, я видел, как он уже наручники сам придерживает.

– Жалко, что мы с тобой в цепях, верно Ал?

– А ты не лыбся, и лучше думай, как психованного отвлечь.

– Я знаю, как.

– Тем паче, я пошел.

С этими словами он развернулся к одному из надсмотрщиков и сказал, что у дедушки шнурки развязались, и было бы неплохо, если бы салага их ему завязал. Получив за такие грубые речи пару пенделей, Алекс, как гребанный Гудини, очутился рядом с Сектором, уже нашептывая план побега. И вот, когда в нескольких ста метрах я увидел огромный выкорчеванный пень, Горбун громко распорядился:

– Жнец, стой на месте, ребятки, – он окинул всех доброй и чистой улыбкой, – ночуем здесь.

Я краем глаза посмотрел на Ала с крючком, те стояли с досадными мордами, Алекс даже щеки надул от расстройства, но одобрительно мне подмигнув, стал садиться на мох около большой елки.

Горбун точно хотел оказаться в этом месте, небольшой десятиметровый пятачок пространства, в центре которого его хлопчики уже скидывали сухой хворост, который носили в своих рюкзаках, что бы быстрее развести огонь. Елки образовывали, что то наподобие зала из колонн, поэтому создавалось ощущение, что мы сидим в какой-то темной комнате, потому что лесная крона деревьев наглухо закрывала обзор на небо. Так же как и закрывала сигналы КПК.

– Мертвая зона, да Жнец? – Коротко поинтересовался у меня Горбун, но так и не получив ответа, начал отдавать приказы. Я почувствовал, как те, которых Горбун назвал Шайгой и Валерой, взяли меня под белы рученьки и посадили около одной из симметрично стоявших елок. Так же посадили всех пленных, всех кроме меня и Ала – попарно. Алекса посадили напротив меня, ровно через десять метров. Я видел только капюшон его бродяжнической куртки из – за уже разгоревшегося костра, Демьяна с Кимом посадили слева от Алекса, тоже в паре метров. Сектора, нашего возможного спасителя, посадили рядом с Черчиллем, который крыл матом одного из бойцов Кубы, за то, что тот прикарманил его автомат. Ватку и Металла бросили в единственное незанятое место, в паре метров около меня. Металла видимо хорошо приложили по голове, поскольку он лежал неподвижно, как и тогда в коллекторе, но почему то я был уверен, что он уже бодрствует.

Оставшиеся члены карателей рассредоточились каждый по своим объектам охраны, то есть над нами. Горбун сел лично передо мной. Складывалось такое ощущение, что эти бойцы уже не в первый раз в этом месте держат группу пленных, уж больно слаженно у них все выходило.

– От тебя не пахнет страхом. – Произнес Горбун, закуривая очередную сигаретку.

– Прикурить не дашь, мелочь? – Ответил я на его достаточно странную рода речь.

Горбун по – детски и наивно улыбнулся, встал со пня, аккуратно вставил мне в зубы сигарету и подкурил.

– Почему? – Спросил он, возвращаясь на свое место, сидя спиной к костру.

– Почему не страшно? Или не пахнет?

– И то и то, выбирай что тебе угодней.

– А смысл бояться психов? – Я устроился поудобней, насколько мне позволяли мои оковы, – Я и похуже в ситуациях бывал.

– Очень сомневаюсь.

– Отчасти согласен, если говорить прямо, мы в жопе. – Выпустив наконец часть дыма, отравляющие мои легкие, я продолжил, – Ситуация скажем так, не ахти. Но я верю в лучшее, считай, что я оптимист, Горбушка. Это как у Пушкина, ну знаешь, спокойно Маша, я Дубровский! – Я широко улыбнулся как придурок, не доставляя возможности Горбуну, упиваться чувством победы.

– Там печально все закончилось, – сказал Горбун, поставляя руку под подбородок, и видя мое непонимающее лицо, продолжил, – Ну, в Дубровском то.

– Откуда нам знать? – Глядя в небо, по – философски сказал я, – Может быть Владимир Андреевич и завалил, в конце концов, старого женишка, естественно втайне от возлюбленной? Может и Троекурова как то убедил в своих намерениях и наконец наступил хеппи энд?

– Человек остаётся человеком Жнец, тебе ли не знать. Может быть, великий классик и оставил все на фантазию потомков, но человек, остаётся человеком. Подлость и жадность все равно пересилят, все мы звери, хоть мы и путники, грызущие друг друга на проклятой земле, но мы как никто другой на большой земле близки к тайне мироздания, поскольку мы знаем цену жизни, и то, как порой легко ее отобрать.