Татьяна Краснова - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

………………………………………………………………………………………

Покидали мы Хомутовку в том же составе: вдвоём с Сашкой. Лёша оставался в деревне. На привокзальной остановке мы узнали в стоявшей с матерью девочке нашу ночную знакомую. И она тоже узнала нас. И стеснительно улыбнулась. А когда села с матерью в автобус, застенчиво помахала нам из окошка. И отвернулась сразу, зардевшаяся.

Она была как раз той, что называлась между нами «моей». «Глянь, твоя!» – горланил Сашка, не унимаясь и ржа, как лось. Впервые мы увидели одну из нами зацелованных при свете солнца, со всеми курносостями, веснушками и прочими естественными особенностями, не тронутыми идеализацией наших фантазий. Меня и самого это вдруг рассмешило. И мы стояли и гоготали с братом, как два гусака. И взяв с собой в поезд пивка, всю дорогу занимались тем же, обсуждая наше не кончающееся лето. По обоюдному согласию привирая везде, где возможно.

Года три спустя, в Москве, я случайно увидел Олю на улице. И машинально толкнул друга локтем, указывая на неё.

– Ну и что? Что за тёлка?! – спросил тот в ответ на моё молчание.

– Да так, – сказал я, не решившись распространяться о ней, – обознался, думал, знакомая…

– Эта толстуха – знакомая?.. – ухмыльнулся товарищ.

Заложив за лямки рюкзака пальцы, Оля шла куда-то такая же насупленная и серьёзная, какой обычно была с нами тем летом. И совсем не казалось мне толстой. Просто – разгаданной.

Дядя Сеня Бляхман ни с кем не здоровался. Только с папой и старшей сестрой. Потому что они были юристами. Остальных в упор не видел. И проходил всегда мимо меня, мамы и другой сестры, ни сказав ни слова и гордо вздёрнув огромный, как пещера, нос, из ноздрей которого спускались вьющиеся, переходящие в усы, рыжие волосы. Глаза его круглились, как у рыбы, да и сам он в молчании своём, был для нас загадочной пузатой рыбиной, плавающей по своим неведанным законам.

С другими Бляхманами сообщение кое-как было налажено. Виталик, младший сын, учился с моей сестрой в одном классе. И когда меня не с кем было оставить и она тащила меня с собой в школу, то я, рисуя за партой чёртиков и поросят, имел возможность наблюдать его придурковатое поведение, которым он, в отличии от остальных Бляхманов, отличался. Помню, как учительница вышла из класса и Виталик, приподняв парту, что-то заорал, как дурак, а одноклассники только посмотрели на него с привычным недоумением и ничего не сказали.

Не то чтобы Бляхманов не любили, но мало кто их понимал. Они не одевались в новое и яркое. Сколько я помню свою жизнь по соседству с ними, они всегда ходили в чём-то выцветше-облезлом и бесформенном. Одни и те же брюки, юбки, пальто, сумки и очки. Один Виталик любил носить цветастые шмотки и немного пестрил на фоне сородичей.

Чем питались Бляхманы, тоже было не ясно, но запах шёл от них всегда неприятный, как будто они постоянно жарили картошку на сале с луком и все ею пропахли.

У другой нашей соседке, тёти Лили, к которой я ходил иногда в гости, был по последней моде сделан ремонт: дутыми кирпичиками обклеены стены в коридоре, проход в зал преграждалстильный занавес из подвешенных разноцветных палочек разной длины, которые, когда проходили сквозь них, приятно похрустывали и дребезжали. В зале стоял импортный цветной телевизор с видеомагнитофоном, а на стене висела огромная полка с коллекционными моделями автомобилей, у которых открывались все дверки и снимались покрышки. Машинки принадлежали сыну тёти Лили Эдику.

Бывало, меня оставляли с дочерью тёти Лили Мариной, которая со своей жгучей внешностью могла бы сыграть цыганку Кармен. Цыганка Марина включала мне видеокассету с диснеевскими мультиками, которые показывали по телевизору раз в неделю с повтором на следующий день. Используя при этом дистанционный пульт, что было для меня если не чудом, то бесовским колдовством. И в мягком кожаном кресле я предавался развращающей роскоши, то и дело отвлекаясь от «Мишек Гамми» и любуясь массивной полкой с игрушками, – мечтал к ним притронуться.

И ничего такого, конечно, не было у Бляхманов. Как-то раз, когда Бляхманы всей семьёй надолго уехали, оставив ключи нашей общей соседке (той самой тёте Лили), она, судача с моей мамой, водила нас в бляхманскую квартиру посмотреть, как у них грязно и сколько тараканов попряталось по кастрюлям. Я выглядывал из-за маминой юбки и считал их. Пальцев мне явно не хватало. А по цвету они напоминали хозяев: выцветше-рыжие. И так следственным экспериментом источник вредных насекомых был найден, и ещё одна вина легла на махровые плечи Бляхманов.

Также было установлено, что всё в квартире заставлено не работающими телевизорами, уже раскуроченными, с отдельно лежащими кинескопами и мотающимися кишками проводков, и теми, что ещё только ждали очереди пойти на запчасти. Повсюду пылились магнитофоны и прочая раздолбанная техника. Дядя Сеня зарабатывал на жизнь починкой старого барахла. Он таскал с помоек выброшенные телевизоры, разбирал их и, с помощью замены деталей, ремонтировал те, что приносили ему клиенты.

Непонятно для чего Дядя Сеня собирал ещё и доски. Весь наш узенький коридорчик был вдвое сужен за счёт складируемых в нём досок и досочек, а также кусочков оргалита, пенопласта и стекловолокна. Хлам этот занимал всю бляхманскую половину коридора, а сами Бляхманы заходили и выходили в квартиру по нашей.

Наверно, дядя Сеня с концами замуровался бы в квартире, как религиозный фанатик, и замуровал бы нас заодно, но отец пригрозил ему пожарниками, если он притащит в коридор хоть ещё одну деревяшку. И так отношения наши окончательно разладились. Мы продолжали жить по соседству с Бляхманами сугубо молча, и специфический, но привычный для нас чесночно-сырный дух казался теперь ядовитым.

И хоть сами Бляхманы (не считая говорливого Виталика) ни разу не переступали порога нашего дома, я не только в их отсутствие, но и просто заходил к ним разок. Это был редкий случай перемирия в нашей необъявленной войне. Помнится, дядя Сеня даже говорил мне человеческие слова, мол, садись сюда, хочешь этого, возьми того.

Всё потому что я оставался дома один, и Бляхманов очень попросили приютить меня на один вечерок. И они согласились, растроганные. Но снова отовсюду таращились на меня пучеглазыми кинескопами растерзанные телевизоры со змеившимися потрохами разноцветных диодов, а грязный, в пятнах, потолок, обшарпанные обои, битая мебель и сваленные в кучу микросхемы, платы и конденсаторы оставляли на всём интерьере отпечаток застоя и тоски по кочевью.

Из окна Бляхманов я увидел впервые с высоты девятого этажа двор и детскую площадку, вид которых из наших окон был не доступен; а носки мои моментально обросли налипшими на них пылью и волосами. К слову сказать, у Бляхманов была собака.