Алжернон Суинберн - Атланта в Калидоне

Зачем же явилась ты,
Когда ветры гуляли свободно,
Как весенних злаков цветы,
Как пена просторов водных?
От рожденья горька ты была,
Афродита, мать всех раздоров,
При тебе радость жизни ушла,
И в рыданиях нет перерыва,
На земле стало править горе. 780
Ибо Жизнь — не то же, что ты,
Но добра, спокойна, красива,
Плодородна, с лаской во взоре;
Не имели жала желанья,
Смерть — оружья, шипов кусты,
Так зачем ты здесь объявилась,
Чьё из пламени одеянье,
Ты, что губишь сердца мечты;
Ты из моря зачем просочилась,
Как из рваной сумы — зерно,
Как с большого костра — полено,
Рознь неся и болезнь, прикатилась?
Так зачем стало в мире темно?
Розе — шип, страсти — жало дано?..

Ее знать Этолии встречает с еще большей злобой:
Надеть ей жертвенный венок и перерезать горло,
Кровь выпустить и дух — такою жертвой смогут
Мужи добиться помощи богов, хранителей удачи;
Живая ж бесполезна, будь она бутоном
На клумбе или спелым, сладким фруктом,
Созревшим для услады ртов мужских и ласк,
Иль хоть носи она копьё и тяжкий щит.
Скорей корова рогом одолеть быка сумеет,
Поборет жениха невеста или бога — человек.
Такую же я вижу здесь нелепость: всякой вещи 950
Свой путь — одно изменишь — и испортишь всё!

Что я сказать ещё должна? Клянусь вам,
Богами света, телом девичьим своим,
Любою клятвой, что скуёт язык и волю злую:
Я не горда и не высокоумна,
Короны не желаю, славы и трофеев;
Вы тут пируйте, жуйте, объедайтесь,
Орите и без музыки скачите сыто,
Наполнив воздух диким пеньем, рвите струны,
В цимбалы бейте, колотите, как безумцы,
Перебирая непослушными ногами, 1020
Одни; к вам не приду, но помолившись,
Богам воздав дарами за щедроты,
Уйду; меня здесь больше не увидят.
Зачем же вам освистывать меня,
Стыдить за жизнь мою, как если бы она
Завидна вам была, а я ворую славу
И имя доброе у вас…

Знай, что при разделе окровавленной добычи
Со спором громким твои братья предложили
Кабанью голову и устрашающую шкуру
Оставить как святыню, чудо в Калидоне;
И многие к тому склонились, но твой сын,
Могучими руками обхватив объём волос,
Швырнул со стуком ту бесформенную кучу
Под ноги девы, говоря: «Твоя, а не моя, добыча,
Твоей рукою, для тебя она была убита,
И все хвалы тебе назначил Бог»; и засмеялась 1530
Она, как утром, что пришло на смену ночи
Священной, небо улыбается, краснеет (…)
И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,
Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,
Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»
Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,
Сорвав с её волос цветочную корону, тотчас
Отняли шкуру вепря, всячески позоря,
Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,
На них напал, остановил и, как пожар лесной,
Крушил и разгонял, ударов много получая; а она 1550
Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,
Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,
На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострым
Пробил ему и рот и щёки; и тогда Токсей
Напал без крика, говоря ударом; но слова копья
Напрасны были, хоть злобны, и землю
Сотряс он, падая, в бок получив удар,
И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,
Лицо твоего сына запятнала; недвижимы,
Безгласны стали павшие. Сказал тогда Эйней,
Что в гибели они своей повинны сами, небо
Разгневав глупостью; дразнящие судьбу падут…

Но вы возрадуйтесь, о Фестия сыны,
Дрова такие бросим в ваш костер последний,
Каких нет у царей; такой зажжём мы пламень, 1590
Что маслом не усилить, не раздуть дыханьем,
Вином не оживить; оно ценней, чем злато,
Дороже тысячи людей живущих.

Блаженный царь Эйней, взгляни на сына,
Чужой виной виновного, и грех
Принявшего за гибель своих близких;
Их кровь пролив, я умираю, и моя 2190
Кровь с нею так смешалась нераздельно,
Что смерть от родичей меня не отличит.
Всё ж с чистым сердцем и руками умираю,
И без позора; ты же сохрани любовь ко мне,
Меня приветь, и приноси мне жертвы,
Как всем умершим, ибо часто лучший
Страдает там; однако я без страха
Иду туда, где страха быть не может,
Твою любовь храня и доброе участье,
Отец, среди загробных мрачных мест.

Мой дух сам на себя восстал, и ныне я
Кричу от этих бед из глубины души моей, 1710
Что сносит боль и зло, и дни страданий,
И эту жизнь — неизгладимое бессилье.
Слаба, слаба, исполнена позора; и дыханье
Моё мне тошно, и весь мир, и яростные боги.
Где искупление? Что исцелит меня? Вернёт
Мне силу ног и цвет лица? Трава какая
Даст мне покой? А излеченье? А свободу?
Какое снадобье, питьё какое, боги, ныне
Меня сравняет с вами или со зверьми,
Что жрут, деля добычу со спокойным сердцем?
Мы видим их, но сами мы не можем
Вести жизнь как у тех природных тварей,
Что существуют по привычному закону,
Бездумно веселясь; а мы больны,
Смеясь иль плача, равно слепы, знанье
Теряем, свет лица и благородство сердца,
И руки слабы, и рассудок; каждый день
Грешим, и жаждем пищи, в злобе умираем.
Безумье вы послали нам, а не здоровье,
Грехи — за что, не знаем мы; и смерть
Возмездьем за грехи, внезапную погибель.
Что нам сказать теперь? Что нам пошлёте?