Владимир Набоков - Человек из СССР

Сколько же?

Двадцать пять. С газовым освещением и пользованием кухни.

Все это праздные разговоры. Мы все равно не можем выехать отсюда, не заплатив. А денег — нема.

Да вы не беспокойтесь, Виктор Иванович. У меня, правда, тоже нет, но я, пожалуй, соберу к завтрашнему вечеру.

Выехать нужно сегодня. (Стукнул по столу.) Впрочем, это не важно. Не тут подохнем, так там.

Ах, Витя, как это ты все нехорошо говоришь. Вы как сказали, Федор Федорович, с пользованием кухни?

Так точно. Хотите сейчас пойдем посмотреть?

Давайте, голубчик. Что ж время терять попусту.

А я сегодня в ужасно веселом настроении. Один мой приятель, в Париже, купил четыре таксишки и берет меня в шоферы. И на билет пришлет. Я уже хлопочу о визе.

(Сквозь зубы, тряся в такт головой.) Ах, как весело жить на свете, не правда ли?

Конечно весело. Я люблю разнообразие. Спасибо коммунизму — показал нам белый свет. Увижу теперь Париж, новый город, новые впечатления, Эйфелеву башню. Прямо так легко на душе…

Ну вот, я готова. Пойдем же.

(Федору Федоровичу.) Эх вы… впрочем…

Да вы не беспокойтесь, Виктор Иванович. Все будет хорошо. Вот увидите. Комнатка чистенькая, очень даже чистенькая.

Ну, поторопитесь, голубчик.

Досвиданьице, Виктор Иванович. (Федор Федорович и Ошивенская уходят.)

Ошивенский сидит некоторое время неподвижно, сгорбившись и распялив пальцы отяжелевшей руки на краю стола. Затем под окном начинают петь звонкие переливы очень плохой скрипки. Это тот же мотив, что слышала Ольга Павловна в начале II действия.

Ух, музычка проклятая! Я бы этих пиликанов… (С крепким стуком быстро входит Кузнецов с двумя чемоданами. Ставит их в угол. Он тоже услышал скрипку и, опуская чемодан, на секунду подержал его на весу. Музыка обрывается.) Вас-то я и ждал. Присядьте, пожалуйста.

Забавно: я этот мотив знаю. (Садится.) Да. Я к вашим услугам.

Вы меня видите в ужасном положении. Я хотел вас попросить мне помочь.

Я слыхал, что ваш кабачок лопнул, не так ли?

В том то и дело. Я вложил в него свои последние гроши. Все пошло прахом.

Эта мебель ваша?

Нет. Сдали мне с комнатой. У меня своего ничего нет.

Что же вы теперь намерены делать?

То-то оно и есть. Вы мне не можете дать какой-нибудь совет? Мне очень хотелось бы <���у>слы-шать от вас совета.

Что-нибудь практическое, определенное?

Я хочу вас спросить вот что: не думаете ли вы, что в самой затее кроется какая-нибудь ошибка?

К делу, к делу. В какой затее?

Ладно. Если вы не хотите понять меня с полслова, буду говорить без обиняков. Я, Иванов да Петров, да Семенов решили несколько лет тому назад прозимовать у раков, иначе говоря, стать Божьей милостью эмигрантами. Вот я и спрашиваю вас: находите ли вы это умным, нужным, целесообразным? Или это просто глупая затея?

Ах, понимаю. Вы хотите сказать, что вам надоело быть эмигрантом.

Мне надоела проклятая жизнь, которую я здесь веду. Мне надоело вечное безденежье, берлинские задние дворы, гнусное харканье чужого языка, эта мебель, эти газеты, вся эта труха эмигрантской жизни. Я — бывший помещик. Меня разорили на первых порах. Но я хочу, чтоб вы поняли: мне не нужны мои земли. Мне нужна русская земля. И если мне предложили бы ступить на нее только для того, чтобы самому в ней выкопать себе могилу, я бы согласился.

Давайте все это просто, без метафор. Вы, значит, желали бы приехать в Триэсэр, сиречь Россию?

Да, я знаю, что вы коммунист, поэтому и могу быть с вами откровенен. Я отказываюсь от эмигрантской фанаберии. Я признаю Советскую власть. Я прошу у вас протекции.

Вы это все всерьез говорите?

Сейчас такое время… Я не склонен шутить. Мне кажется, что если вы мне окажете протекцию, меня простят, дадут паспорт, впустят в Россию…

Раньше всего отучитесь говорить «Россия». Это называется иначе. Затем должен вам вот что объявить: таких, как вы, Советская власть не прощает. Вполне верю, что вам хочется домой. Но вот дальше начинается ерунда. От вас на тысячу с лишком верст пахнет старым режимом. Может быть, это и не ваша вина, но это так.

Да позвольте, как вы смеете говорить со мной таким тоном? Что вы, поучать меня собираетесь?

Я исполняю вашу просьбу: вы ведь хотели знать мое мненье.

Да наплевать мне на ваше мненье. У меня тут тоска, тощища, а вы мне про какие-то старые режимы. Извольте, все вам скажу. Вот хотел на старости лет подлизаться — ан, не умею. Смертельно хочу видеть Россию, правильно. Но кланяться Советской власти в ножки… нет, батенька, не на такого напали. Пускай… если позволите, заполню анкету… да и поеду, а там возьму и наплюю в глаза вашим молодчикам, всей этой воровской шушере.

(Смотрит на часы.) Ну, теперь вы, по крайней мере, искренни. Можно считать наш разговор оконченным.

Эх, много бы я вам еще наговорил. Да вы у меня в доме, неловко…

Разрешите откланяться?

Без стука входит Ольга Павловна, останавливается в дверях.

Не думал, что еще тебя увижу до отъезда. Ошивенский. Что вы, Ольга Павловна, как вкопанная остановились. Входите, входите…

Да, Алеша, я тоже не ожидала. (К Ошивенскому.) Собственно говоря, я зашла, потому что мне недавно звонила Марианна и сказала, между прочим, что вы собираетесь переезжать — ах, твои чемоданы тоже здесь с тобой — и… да… я подумала, что вам очень трудно, что у вас совсем денег нет…

Нет, ничего. Где-нибудь раздобудем. Это большого значенья не имеет.

Все-таки. У меня есть немного свободных денег.

Ну, если так… Благодарствуйте. Да, да, вполне достаточно. Через три дня отдам.