Дмитрий Мережковский - Павел Первый

Пален.Смирно-о! (Полторацкому.) Извольте, поручик, сводить караул!

Полторацкий.Ваше сиятельство…

Пален.Молчать! Как вы смеете, сударь, команды не слушаться?.. (Солдатам.) Я вас всех ужо, сукины дети… Пикни только!

Полторацкий (солдатам) . Смирно-о!

Ропот стихает.

Полторацкий.На плечо-о!

Солдаты берут на плечо.

Полторацкий.Направо – кругом – марш!

Полторацкий и солдаты, сойдя по лестнице, уходят направо.

Пален.Уф! Еще минута – и бросились бы на нас… Прескверная штука, не угодно ли стакан лафита!

Бенигсен.Только покойник и спас.

Пален.Покойник?

Бенигсен.Ну, да, вышколил так, что довольно скомандовать, чтобы стали машинами.

Голос Марии Федоровны (за дверью) . Пустите! Пустите! Пустите!

Пален.Что такое?

Бенигсен (заглядывая в дверь) . Государыня!

Голос кн. Яшвиля.Вытащите вон эту бабу!

Голос Марии Федоровны.Paulchen! Paulchen!.. Ой-ой-ой!..

Бенигсен.Однако, не церемонятся… Видели?

Пален.А что?

Бенигсен.Татаринов схватил ее в охапку и понес, как ношу.

На верхнюю площадку справа входит лейб-медик Роджерсон.

Пален.А, доктор! Ну что, как у вас там?

Роджерсон.Раньше ночи не поспеем.

Пален.Что вы, сударь, помилуйте! Сегодня же надо выставить.

Роджерсон.Невозможно, граф! Сами видеть изволили, на что похож – узнать нельзя, так искалечили.

Пален.Мерзавцы! Как же, генерал, хоть вы бы удержали?

Бенигсен.Удержишь их! Звери! Мертвого били.

Пален.Что же делать, доктор, а?

Роджерсон.Сделаем, что можно – только не торопите. Там теперь два живописца работают.

Пален.Живописцы?

Роджерсон.Да, красят. Только, знаете, господа, с мертвеца-то на мертвеце портрет писать не очень приятно. Старичок, учитель рисования – из Академии Художеств привезли – так испугался, что едва паралич не хватил. Другой, помоложе, все храбрится. Только если и он за эту ночь поседеет, я не удивлюсь… Что еще сказать-то я хотел?.. Затем и пришел, да вот не вспомню… Кажется, и у меня голова не в порядке… Да, да, за такие ночи люди седеют…

Пален.Успокойтесь, доктор! А то ежели все мы потеряем голову…

Роджерсон.Постойте-ка, дайте припомнить… Ах, да – язык!

Пален.Язык?

Роджерсон.Ну да, что с языком делать? Высунулся, распух, никак в рот не всунешь, – придется отрезать…

Пален.Ну, будет, будет! Ступайте, делайте, что хотите, – только ради Бога, оставьте нас в покое и кончайте скорее.

Роджерсон уходит. Поручик Марин входит на нижнюю площадку слева.

Марин.Его величество.

Пален.Не пускать! Скажите, что нельзя…

Марин.Говорили. Не слушает, плачет, рвется сюда. Не удержишь. Руки на себя наложить хочет… Да вот и сам.

Александр взбегает по лестнице.

Александр.Батюшка! Батюшка! Батюшка!

Хочет войти в дверь направо. Пален не пускает.

Пален.Ваше величество, государь родитель…

Александр.Вы его…

Пален.Скончался.

Александр.Убили!

Падает без чувств на руки Бенигсена и Палена.

Пален.Доктора!

Марин выбегает и тотчас возвращается с Роджерсоном. Александра кладут на пол и стараются привести в чувство.

Пален.Ну, что?

Роджерсон.Надо быть осторожнее, граф, а то может скверно кончиться… Пока отнести бы в спальню.

Пален.Несите!

Марин (в дверь направо) . Ребята, сюда!

Входят караульные солдаты.

Марин.Подымай! Легче, легче!

Марин, Роджерсон и солдаты сносят на руках Александра по лестнице. Все уходят. Лестница долго остается пустою. Светает. В окне ясное зимнее утро, голубое небо и первые лучи солнца. На нижнюю площадку справа входят истопник и чиновник.

Чиновник.Умер ли? Точно ли умер, а?

Истопник.Да говорят же, умер, Фома Неверный!

Чиновник.А бальзамируют?

Истопник.Сейчас потрошат, а к вечеру и бальзамируют.

Чиновник.Ну, значит, умер! Слава Те, Господи!.. (Крестится.) Аллилуия, аллилуия и паки [51]аллилуия! С новым государем, кум! Поцелуемся…

Истопник.Ну тебя, отстань! Вишь, нализался…

Чиновник.Выпил, брат, есть грех, да как на радостях-то не выпить. Весь город пьян – в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах-то – народу тьма-тьмущая. Снуют, бегают, словно ошалели все – обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение. И денек-то выдался светлый такой, – то все была слякоть да темень, а нынче с утра солнышко, будто нарочно для праздника. Ну, да и подлинно праздник – Воскресение, Воскресение России… Ура!

Истопник.Тише ты! Услышат – долго ли до греха? – беды с тобой наживешь…

Чиновник.Небось, кум, теперь – свобода… Иду я давеча сюда по Мойке, а навстречу офицер гусарский по самой середине панели верхом скачет, кричит: «Свобода! Гуляй, душа, – все позволено!»

Истопник.Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела… Да ну же, ступай, говорят, ступай – слышь, идут…

Истопник и чиновник уходят направо. Роджерсон и Марин входят на нижнюю площадку слева.

Марин.Пойду, доложу его сиятельству.

Роджерсон.Попросите же, чтоб граф поосторожнее, а то, ежели опять, как давеча, – я ни за что не отвечаю – рассудка может лишиться.

Марин.Слушаю-с.

Марин, взойдя по лестнице, уходит направо. Роджерсон – налево. Кн. Платон Зубов и обер-церемониймейстер граф Головкин входят на верхнюю площадку слева.

Платон Зубов.Всем чинам военным и гражданским в Зимний дворец, в Большую церковь съезжаться для учинения присяги. Митрополита и духовенство повестить не забудьте.

Головкин.Митрополит внизу, в церкви ждет.

Платон Зубов.Зачем? Кто просил?

Головкин.Сам приехал. Панихиды служить.

Платон Зубов.Панихид не будет, пока тело не выставят. Так и скажите дураку – пусть во дворец едет.

Головкин.Слушаю-с.

Платон Зубов.Eh bien, comte, qu’est ce qu’on dit du changement? [52]

Головкин.Mon prince, on dit que vous avez eté un des romains. [53]

Платон Зубов.Да, дело было жаркое – потрудились мы на пользу отечества…

Уходят. Александр входит на нижнюю площадку слева. Елизавета и Роджерсон ведут его под руки.

Роджерсон.Потихоньку, потихоньку, ваше величество! Присядьте, отдохнуть извольте…