Владимир Казаков - Избранные сочинения. 3. Стихотворения

над железною дорогой

стало холодно, того.

зазвенел комар железный

уголь веет бесполезный.

я от пяток и до ног

вдруг почувствовал озноб.

паровоз!

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

мы сидим недвижны оба.

за спиной подул сквозняк.

стал ногою от озноба

бить по шпалам: так-так-так!

мы сидим а ветер ближе,

стучит все ближе паровоз,

ты молчишь и крутишь гайку,

ветер с тысячью заноз.

стал я молча мерить дали

но они умчались прочь.

твои глаза то не видали,

ты была летать непрочь.

паровоз!

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

мы сидим а он не видит,

нас не видно тем кому

кто навстречу с гайкой выйдет

встать на рельсах одному.

воздух уголь и обходчик,

отстучал уж давно молоток.

паровоз все ближе ближе,

сделай судорожный глоток!

не успеешь

он все ближе

крутишь гайку

я с тобой

не озяб

и не обижен

бог летит

над головой

у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

старик исчез. темно. стена и дверь наощупь.

усталый звук шагов и скрип из темноты.

и лампа, как дитя. за нею сумрак тощий.

и женщина из тьмы спросила: «это ты? —

ее рука легла на узкие перила —

пожалуйста, молчи и лампу не буди.

ты знаешь, здесь стена во тьму глаза вперила,

и даль над головой над фабрикой гудит»

старик опять исчез, хоть и не появлялся.

я вижу темноту: она худа, бледна.

и пальцы, побелев от скомканного пляса,

сжимают свою боль, как камушки со дна.

а даль над головой, над фабрикой усталой

хотела разбудить уснувшее дитя.

и лампа, закричав, в постели биться стала

и ножками сучить, болезненно светя

я собирался на бал

к графине Терпигоревой

мечусь по комнате

кругом разбросаны

мундир усы и шляпа

вдруг входит наемный убийца

замахивается ножом

но тут лунный луч

ударяет по люстре

а было темно и

я насвистывал

все рухнуло все потолки

все люстры и все светы

мраморный убийца

остался стоять с

отколотой рукой

где щетки для усов?! — кричу —

флакончики пилки зеркала шпоры

звеню весь от злости

на пол посыпались

куски полночи бой звон

тогда вонзаю шпагу

в ножны по рукоять

и еду пешком

окутан призраком кареты

наемный мрамор грозит мне

вслед

отколотой рукой

мы вышли из пивной она чуть не упала

споткнувшись о порог прекрасная Мадлон

мы шли мимо окон грохочущего бала

где от огней взлетал и ахал небосклон

казалось у Мадлон слеза в руке сверкнула

прекрасное лицо устало от ресниц

и мимо темноты прогорклой и сутулой

оно легло в толпу иссиня-белых лиц

прощай моя Мадлон! — я свой услышал шелест

булыжные глаза слезились из-под ног

фонарные огни в воде кривясь кишели

и где-то под мостом о сваи охал бог

был бал графини и маркизы

в свои блистали веера

и я стоял бросая вызов

сегодню завтру и вчера

ко мне подходит герцогиня

и древним родом шелестя

и взором рыцарским окинув

шпаго-надменного меня

сказала: вот не ожидала

месье от вас такого вас!

со всех сторон слепого зала

на нас смотрели сотни глаз

а я час от часу смелее

а я час от часу сильней

смеялся мысленно над нею

в то время как смеялся с ней

я вышел из лавки предсказателя судеб

где куски звезд

и единственная мебель — это угол

образованный стеной и полом

иду

вдруг он догоняет — в очки вместо стекол

вставлено небо — и запыхавшийся:

с вас — говорит — еще причитается полтина!

я дал деньги

тут

звезда со свистом сорвалась с небес

и грохнулась на предсказателя

полтинник упал на мостовую звеня и подпрыгивая

он умер

я вернулся в лавку

чтобы повесить на гвоздь то что осталось

но вошли посетители

потом другие

и так всю ночь

и мне пришлось кратко и в простых выражениях

объяснять им

чего ожидать следует всем

увидев девушку с волнистой светлой прядью

волос в которые вонзало солнце свет

я быстро подошел и вежливо: присядем —

сказал ей — написать желаю ваш портрет

немного смущена и польщена немного

присела юная потупя чистый взор

я стал чертить углем моля неслышно бога

чтоб древний мавзолей не втиснулся во двор

но скоро детвора ко мне на плечи села

и деву заслонив вскружился рой старух

я уголь заменив куском большого мела

на черной простыне стал рисовать на слух

о солнечный пробор! о гребень частых звуков!

вонзающийся хор летящих голосов!

в то время как спины невыносима мука

как прочен чистых глаз задвинутый засов!

осень

резкие очертания дня

холодный чугун оград —

такой мне запомнилась

последняя встреча с ветром.

прямо с улицы вошел брат,

его имя — А л е к с е й —

сегодня жестче и ослепительнее

словно золотые купола

под бешеным напором полдня.

о чем он спрашивает?

я жду.

мои ответы так же сгущаются

как сумерки

и как моя немота.

брат.

длинные светлые волосы

падая навстречу плечам.

глаза тревожно подпускающие небо

на выстрел ресниц —

вот одно из голубых отражений.

сегодня он живописец

бесстрашно бледнея

при вспышках черных ночных молний.

вчера — это еще не наступившее странное время.

завтра — оставило в углах его губ

чуть видную усмешку

крупицу стали

ставшую больнее

на два-три мгновения

что может быть прозрачнее

чем дым ремесел

чем скрип вечерних фонарей

чем Маргарита у излома

любовью сдвинутых глубин!

она чугунными мостами

манит и ранит даль воды

и холод округлен

ее девичьей шеей

и отдален от острия пространств

он как обласканный покойник:

вот-вот заговорит

сумрак

с проглоченной иглой

с себя нависшим глазом

из этой извести

изваян красный бант

то девушку в холодно-звездной

дрожи

целует зеркало

но обе непохожи:

и та которая навек остеклянела

и та которую уводит черный франт

огонь кивает

в знак согласия у

за окнами и за небесами

у утомленных звезд

лучами рыб бессонных

и тесно будто у секунды в горле

когда на медные долги

построен полдень

он посылает смысл

не легче чем

смолы тягучий стон

и нет конца двум звукам:

полуразрушенная тень от воздуха

и древняя осока

чуть старше дней

импровизация

стук молотков по крышам был

слышнее молчания по спине. но

и это заглушалось дневным одно

горбым днем. он два куска рав

ной длины дождя ливня говоря по-