Пьер Корнель - Театр французского классицизма

Коль вы предварены тревогой не напрасной,—
Зачем в своей груди растите яд опасный?
Откройте цезарю, чем дух ваш возмущен.

Наедине со мной не остается он.
На людях, в должный час, мне жалуют свиданье.
Его ответ внушен, как и его молчанье.
Два вечных аргуса, что правят им и мной,
Посменно стерегут наш разговор любой.
Но, как он ни бежит, я все ж настигну сына:
Бесчинства цезаря на пользу мне, Альбина!
Чу! Открывают дверь! Внезапно мы войдем,
Отчета требуя в неистовстве ночном:
Возьмем его врасплох нежданным появленьем…
Как! Бурр был у него!

Я цезаря веленьем
Направлен, госпожа, приказ вам разъяснить,
Который ваш покой нарушил, может быть,
Но есть лишь зрелый плод заботы неслучайной,
Чего мой государь не хочет делать тайной.

Что ж, если так, войдем, пусть разъяснит все сам.

Он предан в этот час секретнейшим делам.
Чрез боковой проход, что недоступен взглядам,
Уже два консула прошли к нему с докладом.
Быть может, убедить я б цезаря сумел…

Нет, не нарушу я таких высоких дел!
Но не могли бы вы, отбросив слог придворный,
Хоть раз ответить мне без лживости позорной?

Доныне Бурру ложь была страшней огня!

Хотите цезаря вы прятать от меня?
Чтоб с ним увидеться, докучной стать должна я?
Иль, до таких высот успех ваш возвышая,
Я стену возвела меж сыном и собой?
Вам надо каждый миг владеть его судьбой?
Быть может, с Сенекой вы спорите о чести
Нас с сыном разобщить преградой лжи и лести?
На то ль он был вам дан, чтоб стал он развращен,
Чтоб именем его вы захватили трон?
Всем заправляет Бурр; а я — на роли жалкой,
Клиенткой при дворе, почти что приживалкой!
Так рассуждает Бурр, чью гордость надо б мне
Оставить стариться безвестно на войне.
Заносчиво считать средь низших или равных
Супругу, дочь, сестру и мать владык державных,—
Да как же смели вы? Иль голосом своим
Я нарекла царя, чтоб дань платить троим?
Нерон уж не дитя. Когда ж начнет он править?
Не трусом ли его хотите вы ославить?
Иль без заемных глаз не обойтись ему?
Иль предки научить не могут ничему?
Тиберий, [179]Август ли — любой пример достоин;
И ближе — мой отец, Германик, смелый воин!
Себя не назову среди таких имен;
Но все ж и у меня мог поучиться он
Не раскрывать врагам желаний потаенных
И гордо отстранять лукавых подчиненных.

Я к вам от цезаря направлен был послом,
Чтоб оправдать его пред вами лишь в одном;
Но если не спеша услышать новость эту,
Меня за столько зол призвали вы к ответу,
Отвечу, госпожа, свободно, как солдат,
Который без румян представить правду рад.
Вы юность цезаря мне вверили когда-то;
Я это сознаю, я это помню свято!
Но разве клялся я предательство свершить,—
Одной покорности владыку научить?
Нет, материнских прав окончен срок мгновенный;
Он больше вам не сын, он — властелин вселенной!
Мне поручил весь Рим хранить его от бед,
И Риму одному я должен дать ответ.
Когда б его растить невеждой вы желали,
Меня и Сенеку вернули б вы едва ли.
Иль в Риме не нашлось достаточно льстецов,
Что за опальными пришлось вам слать гонцов?
Двор Клавдия, — увы! рабами плодовитый,—
Мог юношу ссудить низкопоклонной свитой.
Готовно высмеян, охотно развращен,
В ребячестве своем состарился бы он.
Чем недовольны вы, царица? Вы — в почете!
Вы рядом с цезарем во всех сердцах живете!
Он, правда, перестал вам лобызать порог,
И скипетр, что ни день, слагать у ваших ног.
Но разве он не прав? Чтоб выразить почтенье,
Пристало ль цезарю терпеть уничиженье?
Иль предпочли бы вы, чтоб, робостью согбен,
Взял только прозвище от Цезаря Нерон?
Но мало этого: он признан целым Римом!
Рим, долго пригнетен правленьем нелюбимым,
Стряхнув с усталых плеч весь гнет пережитой,
С Нероном вновь обрел свободу и покой.
Что говорю? Кругом блеск нового почина.
Власть перестала быть одеждой властелина.
На поле Марсовом рождаются чины:
Солдаты избирать вождей своих вольны,
Тразею чтит сенат, войска чтут Корбулона, [180]
Они вершат закон, не преступив закона.
Пустынные края изгнанников былых
Теперь заселены предателями их.
И диво ли, что нам воспитанник наш предан,
Коль славный путь ему был нами заповедан,
Коль празднует земля расцвет благих времен,
Коль цезарь всемогущ и Рим освобожден?
Но правит, госпожа, он волею своею.
Лишь повинуюсь я, но наставлять не смею:
Бесспорно, с предков он берет пример благой —
Но будет равен им, лишь став самим собой.
О, только б в будущем, свой опыт умножая,
Он помнил, как ярка его звезда былая!

Итак, хотите вы, пред будущим дрожа,
Нерона, как раба, стеречь от мятежа?
Но вы, что длинный гимн заносчиво поете
Величью цезаря и собственной заботе,—
Ответьте нам, какой заботой побужден,
Силанову сестру похитил ваш Нерон?
Быть может, этот гнев — лишь злобная опала
На кровь моих отцов, что в Юнии сверкала? [181]
За что ее казнят? И в чем ее вина?
Как стала за ночь вдруг преступницей она?
Она, кто с юности живя вдали от трона,
Не будь похищена, не знала б ввек Нерона,
И знаки милости умела видеть в том,
Что так разобщена с постылым ей двором?

Я знаю, что она чиста от подозренья.
Но ведь и цезарь ей не вынес осужденья,
Ее не оскорбил предложенный ей кров:
Она поселена в дому своих отцов.
Меж тем ее супруг, правам ее причастный,
Поднять бы мог мятеж, империи опасный,
К тому ж кровь цезарей в союзах не вольна,—
Заботам царственным подчинена она!
И явно вам самой, что цезарь печься вправе
В лице племянницы об Августовой славе.

Все ясно: известить спешит меня Нерон,
Что был напрасно мной Британник ободрен,
Что всуе, от беды несчастного спасая,
Ему на этот брак надежду подала я:
К позору моему, Нерон разоблачил,
Что смела обещать я свыше слабых сил!
Рим слишком высоко ценил мое значенье;
Он высмеять решил пустое заблужденье,
Чтоб знала вся страна, на страх свой и беду,
Что цезарь с матерью вступает во вражду.
Что ж, пусть попробует! Но, начиная ссору,
Пусть сам себе найдет надежную опору;
Моя ничтожна власть; но, коль увидит Рим,
Что спорю за нее я с цезарем самим,
Все может стать иным, и на весах влияний
Окажется мой сан сильней иных стараний.