Пьер Корнель - Театр французского классицизма

Не скрою, государь, к тоске моей порой
Британник снисходил почтительной мольбой.
Он глаз не отвратил от девушки печальной,
Последней из семьи высокой и опальной:
Быть может, не забыл он давних тех времен,
Как был своим отцом в мужья мне наречен.
Он полюбил меня, послушен отчей воле
И вашей матери, и я б сказала боле:
Вам, государь, — ведь вы согласны с ней во всем!

Принцесса, каждый прав, идя своим путем.
Забудем Клавдия, оставим Агриппину,—
С неправдами отцов нельзя мириться сыну.
За вас лишь я один ответственен богам,
И сам я положил супруга выбрать вам.

Увы, мой государь! Любая связь иная
Унизит цезарей, их лоно оскорбляя.

Нет, Юния! Супруг, вам присужденный мной,
Достоин две семьи соединить в одной.
Честь сватовства его признаете вы сами.

Но кто ж он, государь?

Принцесса, он пред вами!

Вы?

Я бы мог назвать немало вам имен,
Когда б не выше всех был именем Нерон!
Да, прежде чем изречь свой выбор громогласно,
Двор, Рим, империю я оглядел бесстрастно.
Чем больше я искал, сомненьями томим,
Кто б с честью мог владеть сокровищем таким,
Тем очевидней мне, что цезарь сам лишь вправе
Бесценный этот клад хранить к его же славе!
Я не могу его отдать руке иной,
Чем та, которой Рим дал власть над всей землей.
Но вдумайтесь и вы в свершенное когда-то:
Вас Клавдий полюбил и сыну вверил свято;
Но было это в дни, когда ребенок-сын
Готовился всю власть наследовать один.
Так боги изрекли. Их вышним произволом
Еще в младенчестве вы связаны с престолом.
И тщетно был бы мне небесный дар вручен,
Когда бы сердцем к вам я не был приобщен,
Когда б моих тревог вы лаской не смягчали,
Когда б средь бурных дней, завещанных печали,
Средь дней оплаканных, погибших, я не мог
Забыться иногда, вздохнув у ваших ног.
Пускай Октавия ваш взор не кроет тенью;
Весь Рим стоит за вас и предал осужденью
Мой ненавистный брак, который, может быть,
И небо ради вас все медлило скрепить.
Принцесса, вот завет: с неспешностью спокойной
Судите выбор мой, властителя достойный,
Достойный ваших глаз, томящихся в плену,
Достойный тех высот, куда я вас верну!

По праву, государь, теперь изумлена я!
Давно ль, ни жалобам, ни стонам не внимая,
Меня, как пленницу, сорвали с ложа сна?
И не успела я, испугом смятена,
Спросить у цезаря причину тех страданий,—
Вдруг узнаю, что я Октавии желанней!
Меж тем не заслужил смиренный жребий мой
Ни почестей таких, ни дерзости такой.
И можно ль девушку, узнавшую с рожденья
Позор своей семьи и горечь заточенья,—
Кто, темную печаль храня из года в год,
Училась доблести у собственных невзгод,—
Внезапно перенесть из ночи безысходной
На высшую ступень той славы всенародной,
Чей шум ей и вдали казался нестерпим,
Чьим блеском, наконец, одел другую Рим?

Я вам уже сказал, что с ней я кончил счеты:
Умерьте же свой страх, оставьте все заботы.
Что выбор мой не слеп, узнаете тотчас:
Ответьте за себя; согласья жду от вас!
Исполните завет, вам данный вашей кровью;
Не приносите в дар людскому суесловью
Одежду почестей, что цезарь вам сулит.
Как ни высок отказ, он счастья не дарит!

От неба, государь, таиться я не стану,
Я сердца не предам тщеславному обману:
Нет, ваших милостей понятна мне цена!
Но тем мучительней была б моя вина,
Чем лучезарней блеск, раскрывший неподкупно
Несчастье женщины, мной изгнанной преступно.

Нельзя ж так бережно хранить чужую честь,
Принцесса… И предел для самой дружбы есть!
Но бросим скрытничать, — нас двое здесь в палате:
Печетесь о сестре вы больше, чем о брате.
Что ж до Британника…

Откроюсь: он мне мил!
Таиться, государь, я не имею сил!
Такая искренность, я знаю, безрассудна,
Но сердце и уста разъединить мне трудно.
Что делать! От двора печаль свою тая,
Искусству лживости не обучилась я.
Британник мной любим. Нас нарекли друг другу
В те дни, когда на трон он мог возвесть супругу,
Но та же цепь невзгод, которой он обвит,
Разгром его дворца, позор его обид,
Его разрыв с двором и лицемерным Римом,—
С ним вяжет Юнию звеном неразделимым.
Не прекословить вам стремится все вокруг;
Средь ясных радостей проходит ваш досуг,
Безмерна ваша власть, безбрежно наслажденье.
Когда же тень тревог прервет его теченье,
Не вся ль вселенная, заботливо, как мать,
Из вашей памяти спешит ее прогнать?
Британник — одинок: тоска ли в нем проснется,
Кто, как не я одна, ответно улыбнется?
И жив он, государь, одной моей слезой,
Коль ею озарит печальный жребий свой.

И той одной слезой счастливца жребий светел?
О, смертью за нее другой бы мне ответил.
Но с этим юношей я обойдусь нежней:
Принцесса, он придет к избраннице своей.

От вас, мой государь, иного не ждала я!

Его я мог изгнать, навек вас разлучая.
Но, знайте, я хочу предотвратить беду,
Что сам накличет он, начав со мной вражду.
Зачем его губить? Пусть лучше, невредимый,
Услышит приговор из уст своей любимой.
Ему велите вы покинуть ваш порог,
Чтоб ревности моей он чувствовать не мог,
Возьмите на себя удар его изгнанья,
И, силою речей иль силою молчанья,
Хотя б холодностью, — ему вы дайте знать,
Чтобы он шел к другой сочувствия искать.

Как! Мне самой сразить его таким ударом?
Скорей сто нежных клятв произнесу я с жаром!
И даже, если лгать велю устам своим,
В глазах моих прочтет он осужденье им.

Здесь, спрятан в тайнике, я прослежу за вами.
Укройте ж в глубь души губительное пламя;
Не думайте в речах лукавить предо мной;
Я буду видеть все, постигну взгляд немой,
И станет смерть ему расплатой неизбежной
За ваш мгновенный вздох, за взгляд преступно-нежный.

Увы! Когда б язык не стал от скорби нем.
Просила б, государь, нас разлучить совсем!

Британник, государь, с принцессой ждет свиданья;
Он рядом.

Пусть войдет.

Ах, государь!

Молчанье!
Судьбу Британника решите вы сейчас:
С ним видясь, помните, что я гляжу на вас.