Пьер Корнель - Театр французского классицизма

Как, государь? Она
От взоров цезаря была утаена?

Ты знаешь сам, Нарцисс! Отчаяньем объята,
Не только обвинив меня в убийстве брата,
Не только оградив прекрасный свой расцвет
Суровой гордостью уединенных лет,—
Она, замкнувшись в тень, верна своей печали,
Не хочет, чтоб ее царевной величали.
И к этой чистоте, что так у нас редка,
Влекут мою любовь досада и тоска.
Подумай сам, Нарцисс! Красавицы нет в Риме,
Что не гордилась бы признаньями моими,
Не чаяла, едва глаза начнут блистать,
Над сердцем цезаря их силу испытать.
Одна лишь Юния, горда своим затвором,
Все то, что льстит другим, готова звать позором!
Она бежит — и знать не хочет, может быть,
Что цезарь не злодей, что он готов любить.
Скажи, влюблен в нее Британник?

Иль не знали
Вы, государь, того?..

Он молод, и едва ли
Яд взора нежного уже грозит ему!

Любовь, мой государь, не спутница уму.
Поверьте, он влюблен! Вы оценили сами
Искусство этих глаз, играющих слезами.
Всем прихотям ее привык он угождать.
А, может быть, и сам умеет убеждать.

Как? Значит, любит он совсем не так смиренно?

Не знаю, государь! Но вот что несомненно:
Из вашего дворца он убегал не раз,
Чтоб скрыть свой лютый гнев от цезаревых глаз,
Замученный двора холодным приговором,
Величьем ваших дел и собственным позором,
Лелея злость и страх, уничтожаясь в них,
Бежал он к Юнии — и возвращался тих.

О, если он любим, — ему нет худшей казни!
Он будет милую молить о неприязни.
Кто ревностью своей дразнить Нерона б мог?

Но где же, государь, причина для тревог?
Он предан Юнии, она с ним делит горе,
Иных не видит слез, как у него во взоре.
Но нынче, государь, когда, взглянув вокруг,
Блеск славы царственной она узнает вдруг,
Увидит королей, утративших корону,
Заброшенных в толпу и приведенных к трону,
Что ловят (в их числе и он, ее герой)
Ваш мимолетный взгляд, им брошенный порой;
Когда с вершины той вы к ней сойдете сами
Молить ее любви смиренными словами,—
Поверьте, государь, все сбудется тотчас:
Прикажете любить — и вмиг полюбит вас!

О, сколько горестей мне жребий мой готовит!
Какие трудности!

Но кто ж вам прекословит,
Мой государь?

Кто? Все, кем я еще любим:
Октавия и мать, Бурр, Сенека и Рим.
Не думай, что душой расположён к жене я,
Болея нежностью и юность в ней жалея,—
От ласк ее устав, я отстранил их сам
И редко снисхожу к пустым ее слезам.
Я рад порвать бы связь со спутницей немилой
И сбросить с плеч ярмо, что мне надели силой!
К тому ж не мной одним она осуждена:
Не меньше и богам наскучила она.
Мольба Октавии и небу неугодна:
Жена моя, Нарцисс, четвертый год бесплодна!
Наследника — увы! — напрасно ждет престол…

Что ж медлить, государь? Сам жребий вас развел!
Престол и сердце — всё с Октавией в раздоре.
Так, встретив Ливию, ваш предок Август вскоре
Ей повелел развод, сам взял его, — и вот
Престолом стал для вас счастливый тот развод.
Пороча царский дом пред римским всем народом,
Тиберий оскорбил дочь Августа разводом.
И только вы один, себе наперекор,
Запрета с радостей не сняли до сих пор.

Иль сам ты не дрожал пред гневной Агриппиной?
Я робость чувствую при мысли той единой,
Как с пламенем в очах предстанет мне она,
Ведя Октавию, вдвойне оскорблена,
И грозно развернет — о худшая из пыток! —
Моих провинностей необозримый свиток…
Как выдержать, скажи, такой неравный бой?

Не вы ли — властелин над ней и над собой?
Не век же, государь, влачить ярмо опеки?
Иль править для нее вам суждено навеки?
Страх перед ней? О нет, вас не смущает он!
Надменнейший Паллант от власти удален,
Паллант, чей дерзкий нрав так поощрялся ею…

Когда ее здесь нет, я царствовать умею!
Я слушаюсь друзей, преследую врагов,
Я раздражен на мать — и спорить с ней готов.
Пусть пред тобой душа предстанет без покрова:
Едва, к своей беде, ее увижу снова,—
Не только чувствую, что не имею сил
Бежать от этих глаз, чью волю долго чтил;
Не только восстает привязанность былая,
Все лучшее во мне ей тайно подчиняя;
Но страх во мне растет к сопернице такой:
Пред гением ее немеет гений мой.
Вот почему, гоня от сердца власть чужую,
Я матери бегу, и с матерью враждую,
И недовольство в ней ревниво берегу,
Чтоб неугодным стать для той, кого бегу.
Но торопись, Нарцисс, — ты пробыл здесь немало,
Чтоб в грудь Британника сомненье не запало.

Нет, нет, с Британником сдружились мы вполне!
Свиданье с цезарем он сам доверил мне.
О ваших замыслах — немалая заслуга! —
Затеял он узнать из уст надежных друга:
К свиданью с пленницей стремясь всего сильней,
Он будет, государь, ждать помощи моей.

Согласен! Пусть придет — и, ад тому порука,
Ее увидит он.

Верней была б разлука!

Не возражай, Нарцисс, я все обдумал сам!
Ему я встречу с ней недешево продам.
А ты оповести, что твой маневр удачен,
Что хитростью твоей Нерон врасплох захвачен,
Что он согласен… Чу! Она! Оставь же нас…
Спеши к Британнику и с ним вернись тотчас.

Принцесса, вы бледны и рады мне едва ли…
Прочли в моих глазах вы знаменье печали?

Искала, государь, я встречи здесь иной;
Я шла к Октавии, но цезарь предо мной.

Тем больше огорчен тюремщик ваш ревнивый
Таким доверием к Октавии счастливой.

Вы, государь?

Ужель Октавия одна
Достойна вас ценить и видеть вас вольна?

К кому же, государь, прибегну, умоляя?
Кто может мне раскрыть, за что осуждена я?
Вы, кто караете, проступок знать должны:
Молю вас, государь, назвать мои вины!

Вины! Да разве вы уж тем не виноваты,
Что от меня, от всех, ушли в свои палаты?
Иль образ красоты, небесный дар харит,
Ниспослан вам затем, чтоб в землю был зарыт?
Ужели одному Британнику возможно
Свой пыл и ваш расцвет лелеять бестревожно?
Зачем таких щедрот великих до сих пор
Безжалостно — увы! — лишали вы мой двор?
Но более того, — не чуя поруганья,
Вы переносите болтливые признанья!
Меж тем я ожидал, что в дни своих побед
Захочет Юния услышать мой совет
И не посмеет быть любимой и влюбленной,
Пока не разрешит ей цезарь благосклонный.