Александр Корнейчук - Фронт

Крикун. Ай-яй-яй!..

Хрипун. А вот только подумайте. (Читает.) «Только наша отсталость, тупость отдельных командиров и начальников мешает поставить радиосвязь на должную высоту. Все условия для этого есть».

Крикун. Ай-яй-яй!.. Это же критика командования.

Хрипун. Это еще было бы ничего, а вот... (Читает.) «Радиосвязь, как и вообще связь, у немцев хорошая, и нам надо учиться у врага и обогнать его». Вы понимаете, что это значит? Вот прочитает любой боец, командир. Что он скажет о своей связи? Подымет ли это его боевой дух? Для чего нам пропагандировать фашистскую связь, кому это нужно?

Горлов. Ну, с редактора взятки гладки. Для него это темная материя, а Огнев сегодня будет здесь. Мы его спросим. (Тихому.) А тебя предупреждаю: если будешь совать нос не в свое дело, вместо того чтобы как следует показывать изо дня в день героев-бойцов, богатырей наших, то будет плохо.

Тихий. Виноват, товарищ командующий. Учтем. Выправим. Постараемся.

Горлов. Вы свободны.

Тихий и Крикун уходят. Но когда Тихий ушел за дверь, Крикун вернулся.

Крикун. Простите, товарищ командующий. Я должен буду, как представитель центральной прессы, написать критическую статью о вашей фронтовой газете. Действительно, она не освещает на полный голос рядовых героев, как вы справедливо соизволили отметить.

Горлов. А что ж, покритикуй. Вправь мозги нашему редактору. Это только на пользу.

Крикун. Слушаюсь. Разрешите идти?

Горлов. Иди.

Крикун вышел.

Хрипун. Он вообще зазнался.

Горлов. Кто?

Хрипун. Огнев. Строит из себя маршала.

Горлов. Это все молодость. Начал воевать полковником. Через три месяца генерал-майора получил, а сейчас — командующий армией. Вот голова и закружилась. А силенки мало. Ну и начал хитрить, щелкоперствовать, оправдываться.

Хрипун. Хитрит, хитрит!

Горлов. Ясно. Если бы у него дела были лучше, не стал бы статьи писать. Солдаты не пишут, а воюют. Ты дело сделай, а щелкоперы всегда найдутся и опишут, что было и чего не было. (Смеется.)

Хрипун. Истинно, истинно... Суворовская школа у вас, Иван Иванович.

Горлов. Давай, что у тебя?

Хрипун подает бумагу.

(Читает. Пишет.) С кавгруппой связь установили?

Хрипун. Никак нет, товарищ командующий.

Горлов. Почему?

Хрипун. Приняты все меры, думаю, что через денек-два с Петровым связь будем иметь.

Горлов. Смотри, голову оторву!

Хрипун. Все будет в полном порядке. Разрешите быть свободным?

Горлов. Да. Приходи через час ко мне, поужинаем вместе. День-то у меня сегодня вроде праздничный.

Хрипун. Благодарю, товарищ командующий. Разрешите прибыть с поздравленьицем?

Горлов. А что у тебя?

Хрипун. Осталось полдюжины старого коньячку.

Горлов. Ну? Прихвати!

Хрипун. Есть. (Вышел.)

Горлов нажал кнопку. Входит адъютант.

Горлов. Огнев есть?

Адъютант. Никак нет, еще не прибыл.

Горлов. А Колос?

Адъютант. Никак нет. Уж очень сильная вьюга поднялась.

Горлов. Гайдар у себя?

Адъютант. Член Военного совета принимает у себя начальника политуправления. К вам приехал ваш брат, назвался Мироном Ивановичем Горловым.

Горлов. Мирон? Не может быть! Давай его сюда быстро! (Встал, идет навстречу.)

Входит Мирон Горлов.

Мирон, откуда?

Мирон. С неба.

Обнялись, целуются.

Ну, как же ты?

Горлов. Воюем.

Мирон. Такой же, как и был. Здоров?

Горлов. Этого у меня еще хватает.

Мирон. И не изменился, даже не поседел, а ведь не видел я тебя двенадцать лет. Хорош, хорош!..

Горлов. У солдата фасад меняют не годы, а штык, пуля, осколок. Ты что ж так подался? Ведь ты моложе меня на семь лет, и побелел. Что с тобой?

Мирон. Все война. Нам, штатским, трудно. В финляндскую поседел, а в эту — побелел.

Горлов. Поменьше нервничать надо. Бери с нас пример.

Мирон. Не выходит. Разреши курить?

Горлов. Что ж спрашиваешь, кури. Делай что хочешь. У меня все по-простому, интеллигентщины не терплю, все по-солдатски. Кури, пей, крой матом, но чтобы дело шло.

Мирон. Это хорошо, когда дело идет.

Горлов. Почему не писал? Зазнался, Мирон? А?

Мирон. Нет, что ты. Когда кончил институт, я тебе писал, помню, и часто денег просил. Но ты раз прислал и больше не ответил.

Горлов. Ну? Не получал, не получал.

Мирон. А потом послали меня в Америку.

Горлов. В Америке был?

Мирон. Два года.

Горлов. Это хорошо. Ну, как она, Америка, гниет очень? (Смеется.)

Мирон. Меня к Форду послали. Я работал два года в кузнечном цехе, у конвейера, простым рабочим.

Горлов. Во, а я думал — так, посмотреть. Нас ведь тоже посылали когда-то в Германию и во Францию. Германия мне не понравилась. Скука. А во Франции пожили, да! Чего только не видели! Жаль, скоро отозвали. Отлично съездили, отлично. Вспомнить приятно.

Мирон. А я как вспомню фордовский конвейер, так мне и сейчас холодно делается.

Горлов. Почему?

Мирон. Трудно было вначале... с ума сходил, чтобы не отстать — выгнали б. Насилу ноги из цеха выносил после работы. Ни есть, ни пить — падал как мертвый.

Горлов. Как Валя? Дети есть?

Мирон. Нет. Валя на заводе у меня конструктором. Живем так: я под утро прихожу, она спит, когда я просыпаюсь, она уже на работе. Ругаемся и целуемся по телефону третий год. Как она меня не бросила, просто удивляюсь. (Смеется.)

Горлов. Не бросит! Ты хоть и подался, но еще красив, а бабы красивых любят.

Мирон. Да что ты, морда у меня теперь от бессонных ночей, как подушка, мятая.

Горлов. Сына надо бы тебе. Сережка-то мой уже воюет.

Мирон. Ну? Хотел бы видеть его.

Горлов. Приедет. Я вызвал на сутки. Он здесь недалеко. Ты все автомобилями занимаешься?

Мирон. Давно перестал. Авиацией. Директором целой махины.

Горлов. Значит, тебя ругать должно. Самолеты нас режут. Мало даете... Мало.

Мирон. Знаем, стараемся. Вот скоро новый подарок получите. Два месяца день и ночь трясло как в лихорадке, но — вышло! Скорость такая, что Геринг от злости лопнет.

Горлов. Вы поменьше со скоростью возитесь, а главное — давайте побольше. У немцев-то сколько самолетов...