Карл Гуцков - Уриель Акоста

Терпи, надейся!

Надежда и терпение, когда
В одно мгновенье жизнь погибнуть может? —
А если вздумал разорить меня
Бен-Иохаи, то конечно.

Шурин…

Итак, довольно! Слышите? Скорей!
Вы будете беседовать с Акостой.
О, растолкуйте же ему, чего
Держаться должен он, чтоб эту свору,
Хахамами натравленную, вновь
Не обозлить сильней. Я ухожу, Акоста
Сюда идет. Вы потолкуйте с ним!
Скажите же, де-Сильва, — с глазу на глаз, —
К хахамам сердце не лежит у вас?
Да разве быть возможно правоверным?
Кто с философией знаком, едва ль
Начнет старинный возводить курятник,
Чтоб снова в нем засесть! Ребенком
И я охотно бы поверил сам,
Что дважды два равно пяти. Скажите,
Как быть нам с философией такой,
Которая и в детском чувстве веры
Находит тайну, доказать стремясь,
Что дважды два равно пяти? Прощенья
Прошу у вас. Я со своим писцом
Вернусь к делам; таблица умноженья
Там царствует всегда, а потому
Вершит дела лишь непреклонный разум.

Он бога хочет цифрами измерить.

Могу ли я, проклятый, подойти
К заступнику всех праведных, де-Сильва?

Акоста! Долг — священнейшее в нас —
Противоречит часто нашей воле.
Заверить вас могу, что приговор
Над вами выносил я неохотно.

Я знаю все! Мне выход вы нашли,
Он был единственным, возможно, — все же
Воспользоваться им я не посмел.

Все доводы мне светскими казались,
Любовь Юдифи наважденьем злым,
Но все же был я тронут, что евреем
Еще вы ощущаете себя.
Сердечно я приветствую, Акоста,
Как родственника вас, я очень рад,
Что остается в стенах Амстердама
Столь острый ум и столь большой талант.

Но, где ж возможность к этому, де-Сильва?
Мне ангела дарована любовь,
Но как мне взять ее, прекрасно зная,
Что к обладанью нет законных средств?

Я из Совета Трех пришел. Решенье
Для вас благоприятно, Уриель.
Обряд синагогальный примиренья
Не будет магомад обременять
Всей тяжестью суровых испытаний:
Вы — зять Манассе! Уриель, вас ждут.
К местам запретным поспешите, трижды
В дверь синагоги постучите вы,
Вниманья на толпу не обращая!
Вам подождать придется, а затем
Слуга проводит вас на испытанье
К Акибе — главному раввину. Вот
Решение Совета.

Пораженный,
Я вам внимаю. Послан я сюда
Лишь для того, чтоб встретить вас, де-Сильва…
О чем вы говорите?

Уриель!
Об отречении!

О чем, де-Сильва?

Пусть вы удивлены! Но вам известно,
Что только отречение одно
Проклятье может снять.

Как! Отреченье?
Мне чуждо это слово, и его
Мои уста с усильем произносят!
Кто вам посмел сказать, что я стремлюсь
Освободиться от проклятья?

Нужно
Вам с мыслями собраться, Уриель!
За стойкость выдаете сумасбродство?
Придется все ж вам выслушать меня:
Дать в жены дочь изгнаннику — бесспорно
Отречься от еврейства самому.
Едва ли безопасно оставаться
Вам в Амстердаме, милый Уриель.
Вы знать должны, что даже христиане
Нас защищают, но — увы — не вас.

Все знаю я. Малейшую возможность
Ищу, чтоб положенье облегчить.
Но, если вы — мыслитель, и однажды
Вас горний свет лучами озарял,
То как, де-Сильва, вы могли спокойно
Мне отреченье это предложить?

Раскаянье героя украшает.

Нет! Подвигом лишь кается герой.

Не стыдно ведь сознаться в заблужденьи.

Коль я заблудший — то перед собой,
Перед раввинами я прав!

Им нужно
Раскаянье не для самих себя.

А к господу я сам найду дорогу.

Я о хвастовстве вас обвинить готов!
Где чести нет, бахвалитесь вы честью,
Желаете свой стершийся медяк
Швырнуть кичливо на прилавок бога!
Ведь для небес раскаянье — ничто,
Оно всеобщему порядку служит.
Открытым остается для людей
В нарушенной гармонии вселенной
Лишь пастырское ухо, Уриель.
Взгляните на громаду мирозданья.
Что вы в сравненьи с ним? Песчинка! Пыль!

Сам для себя я целый мир…

Конечно,
Когда раздуться пыжитесь…

Тогда
И шар земной для вас лишь нуль кичливый.

Свободой мнимою кичитесь вы
И разумом кичитесь горделивым.
Когда природу изучаю я,
Расцвет весны иль вянущую осень,
Иль в час ночной я стекла наведу
Вновь на кольцо туманное Сатурна, —
Ничтожество я наше познаю.
Цветет в необходимости свобода,
И с космосом мы спаяны навек.
А если дух мой был пронизан этим,
Оспаривать он никогда не станет
Того, что было свято нашим предкам,
Что высилось незыблемо в веках.
Свой острый разум унижать не стану,
Поддавшись слабости, я не скажу:
«Что, может статься, это — заблужденье».
Тысячелетия живет оно
И поколеньям горести смягчает,
Им утешенье в смертный час несет!
А кто-нибудь был счастлив с верой вашей?
На сердце — руку! О самом себе
Скажите, Уриель.

Ну, что ж, де-Сильва,
Быть может справедливо называть.
Всевидящим и лучезарным оком
Тот жалкий посох, что в теченье трех
Тысячелетий вел слепца. Дорогу
Он помогает осязать слепцу.
Вдруг в темный мир ворвался луч веселый,
Слепой прозрел; он видит небеса, —
Глядит на солнце, слепнет от сиянья.
Все ново для него. Не может он
Назвать по имени всё то, что видит.
Предметы он ощупывает вновь
И спотыкается. Еще ведь зренье
Приобрести столь быстро не смогло
Тысячелетних навыков той палки,
Которой он мирок свой постигал.
Так неужели потому, что правда
Не даст нам сразу счастья полноту,
Что у прозревшего шаги нетверды,
Что может он споткнуться и упасть,
Он назовет печальным заблужденьем
Цветущий солнцем, вновь открытый мир?
А радость зренья — прегрешеньем страшным?
О, нет! От истины не отрекусь,
Хотя бы заболели от сиянья
Мои прозревшие глаза.