Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Не гостем он приехал в Петроград,
Хоть и зовет себя провинциалом.
Вербует он соратников отряд
И властно предъявляет счет журналам.

Так было много лет тому назад.

В тот зимний день Шаляпин пел
На сцене у рояля.
И повелительно гремел
Победный голос в зале.

«Шаляпин»… Вижу пред собой,
Как буквами большими
Со стен на улице любой
Сверкает это имя.

На сцены Питера, Москвы
Явился он природным
Артистом с ног до головы,
Беспечным и свободным.

Всего себя он подчинил
Суровой строгой школе,
Но в каждом звуке сохранил
Дыханье волжской воли.

Дрожал многоэтажный зал,
И, полный молодежи,
Певцу раек рукоплескал,
Потом — партер и ложи.

То — Мефистофель, гений зла, —
Он пел о боге злата,
То пел он, как блоха жила
При короле когда-то.

Казалось нам, что мы сейчас
Со всей галеркой рухнем,
Когда величественный бас
Затягивал: «Эй, ухнем!»

Как Волга, вольная река,
Катилась песня бурлака.
И, сотрясая зданье,
В ответ с балконов, из райка
Неслись рукоплесканья.

Печален был его конец.
Скитаясь за границей,
Менял стареющий певец
Столицу за столицей.

И все ж ему в предсмертный час
Мерещилось, что снова
Последний раз в Москве у нас
Поет он Годунова,

Что умирает царь Борис
И перед ним холсты кулис,
А не чужие стены.

И по крутым ступенькам вниз
Уходит он со сцены…

Вот набережной полукруг
И городок многоэтажный,
Глядящий весело на юг,
И гул морской, и ветер влажный.

И винограда желтизна
На горном склоне каменистом —
Все, как в былые времена,
Когда я был здесь гимназистом,

Когда сюда я приезжал
В конце своих каникул летних
И в белой Ялте замечал
Одних четырнадцатилетних.

Здесь на верандах легких дач
Сидел народ больной и тихий.
А по дорогам мчались вскачь
Проводники и щеголихи.

Я видел Ялту в том году,
Когда ее покинул Чехов.
Осиротевший дом в саду
Я увидал, сюда приехав.

Белеет стройный этот дом
Над южной улицею узкой,
Но кажется, что воздух в нем
Не здешний — северный и русский.

И кажется, что, не дыша,
Прошло здесь пять десятилетий,
Не сдвинув и карандаша
В его рабочем кабинете.

Он умер, и его уход
Был прошлого последней датой…
Пришел на смену новый год —
Столетья нынешнего пятый.

И тихий ялтинский курорт
Забушевал, как вся Россия.
И Ялтой оказался порт,
Суда морские, мастерские.

Идет народ по мостовой.
Осенний ветер треплет знамя.
И «Варшавянку» вместе с нами
Поет у пристани прибой.

Пусть море грохает сердито
И город обдает дождем, —
Из Севастополя мы ждем
Эскадру под командой Шмидта.

Она в ту осень не придет…
Двенадцать лет мы ожидали,
Пока на рейде увидали
Восставший Черноморский флот.

Шли пионеры вчетвером
В одно из воскресений.
Как вдруг вдали ударил гром
И хлынул дождь весенний.

От градин, падавших с небес,
От молнии и грома
Ушли ребята под навес —
В подъезд чужого дома.

Они сидели у дверей
В прохладе и смотрели,
Как два потока всё быстрей
Бежали по панели.

Как забурлила в желобах
Вода, сбегая с крыши,
Как потемнели на столбах
Вчерашние афиши…

Вошли в подъезд два маляра,
Встряхнувшись, точно утки, —
Как будто кто-то из ведра
Их окатил для шутки.

Вошёл старик, очки протёр,
Запасся папиросой
И начал долгий разговор
С короткого вопроса.

— Вы, верно, жители Москвы?
— Да, здешние — с Арбата.
— Ну, так не скажете ли вы,
Чей это дом, ребята?
— Чей это дом? Который дом?
— А тот, где надпись «Гастроном»
И на стене газета.

— Ничей, — ответил пионер.
Другой сказал: — СССР.
А третий: — Моссовета.
Старик подумал, покурил
И не спеша заговорил:

— Была владелицей его
До вашего рожденья
Аделаида Хитрово.

Спросили мальчики: — Чего?
Что это значит — Хитрово?
Какое учрежденье?

— Не учрежденье, а лицо! —
Сказал невозмутимо
Старик и выпустил кольцо
Махорочного дыма.

— Дочь камергера Хитрово
Была хозяйкой дома.
Его не знал я самого,
А дочка мне знакома.

К подъезду не пускали нас,
Но, озорные дети,
С домовладелицей не раз
Катались мы в карете.

Не на подушках рядом с ней,
А сзади — на запятках.
Гонял оттуда нас лакей
В цилиндре и в перчатках.

— Что значит, дедушка, лакей? —
Спросил один из малышей.

— А что такое камергер? —
Спросил постарше пионер.

— Лакей господским был слугой,
А камергер — вельможей,
Но тот, ребята, и другой —
Почти одно и то же.

У них различье только в том,
Что первый был в ливрее,
Второй — в мундире золотом,
При шпаге, с анненским крестом,
С Владимиром на шее.

— Зачем он, дедушка, носил
Владимира на шее?.. —
Один из мальчиков спросил,
Смущаясь и краснея.

— Не понимаешь? Вот чудак!
«Владимир» был отличья знак.
«Андрей», «Владимир», «Анна» —
Так назывались ордена
В России в эти времена.
Сказали дети: — Странно!

А были, дедушка, у вас
Медали с орденами?
— Нет, я гусей в то время пас
В деревне под Ромнами.
Мой дед привёз меня в Москву
И здесь пристроил к мастерству.
За это не медали,
А тумаки давали!..

Тут грозный громовой удар
Сорвался с небосвода.
— Ну и гремит! — сказал маляр.
Другой сказал: — Природа!..

Казалось, вечер вдруг настал,
И стало холоднее,
И дождь сильнее захлестал,
Прохожих не жалея.

Старик подумал, покурил
И, помолчав, заговорил:
— Итак, опять же про него,
Про господина Хитрово.

Он был первейшим богачом
И дочери в наследство
Оставил свой московский дом,
Имения и средства.

— Но неужель жила она
До революции одна
В семиэтажном доме,
В авторемонтной мастерской,
И в парикмахерской мужской,
И даже в «Гастрономе»?