Питер Шеффер - Эквус

ЭСТЕР. Это жестоко, Мартин.

ДАЙЗЕРТ. Согласен. Но знаете ли вы, что значит для двух людей жить в одном доме так, как если бы они жили в разных частях света? Мысленно она всегда в какой-нибудь плаксивой к и рке, [12] Кирка — кирха. Шотландская Пресвитерианская Церковь. унаследованной от родителей. А я — в каком-нибудь дорическом храме, где облака проносятся среди колоннад, где орлы рождаются специально для того, чтобы пророчить вдали от небес. Она находит в этом лишь негативное. И единственными воспоминаниями о Средиземноморье, обо всей той огромной интуитивистской культуре, навсегда останутся для нее две бутылки кьянти, самодельные фонарики и две коробочки для специй в виде фарфоровых осликов, помеченных «соль» и «перец».

(Пауза. Более доверительно.)

Я мечтаю, чтобы в моей жизни появилась личность, которой бы я мог поведать самое сокровенное. Спокойная, абсолютно чуждая суете личность, которую бы я мог взять в мою Грецию и, встав лицом к храму определенности и потопу духовности, сказать: «Взгляни! Жизнь постигается через тысячу маленьких богов. А не через одного старого мертвого бога с именем, похожим на Зевс, — нет, но через живых Духов Мест и Предметов! И не только в Греции, но и в современной Англии! Духи конкретных деревьев, конкретных изгибов кирпичной стены, конкретных магазинчиков с чипсами и — если вам нравится — шиферных крыш и даже хмурых людских взглядов, неуклюжих походок…» Я сказал бы тогда: «Божеств столько, сколько вы можете себе представить, хотя мне кажется, что их несоизмеримо больше…» Если бы я имел сына, то, держу пари, он был бы таким же, как его мать. Абсолютным безбожником. Хотите выпить?

ЭСТЕР. Нет, спасибо. В самом деле, мне пора идти. Как обычно…

ДАЙЗЕРТ. Правда?

ЭСТЕР. Правда. Перед тем, как лечь спать, нужно перелопатить целый Эверест бумаг.

ДАЙЗЕРТ. Вы никогда не меняете планов, да?

ЭСТЕР. А вы?

ДАЙЗЕРТ. Этот парень со своим пронзительным взглядом. Он пытается спастись от меня.

ЭСТЕР. Мне тоже так кажется.

ДАЙЗЕРТ. Но вот что япытаюсь с ним сделать?

ЭСТЕР. Вернуть его, разве не так?

ДАЙЗЕРТ. Куда?

ЭСТЕР. В нормальную жизнь.

ДАЙЗЕРТ. Нормальную?

ЭСТЕР. Да, это до сих пор что-то значит.

ДАЙЗЕРТ. Неужели?

ЭСТЕР. Конечно.

ДАЙЗЕРТ. Вы хотите сказать, что нормальный юноша имеет одну голову, а нормальная голова — два уха?

ЭСТЕР. Вы знаете, чтоя хочу сказать.

ДАЙЗЕРТ. Что? Что еще?

ЭСТЕР (мягко) . О, прекратите.

ДАЙЗЕРТ. Нет, что? Скажите мне.

ЭСТЕР (вставая, улыбаясь) . Я не пользуюсь такими приемами, Мартин. Вы просто бесчестный человек!.. (Пауза.) Вы знаете, чтоя подразумеваю под нормальной радостью в детских глазах, даже если я не могу это как следует определить. Не так ли?

ДАЙЗЕРТ. Да.

ЭСТЕР. Тогда мы будем работать над этим, ладно? Оба.

ДАЙЗЕРТ. Как трогательно… Я буду держать вас в курсе.

ЭСТЕР. Вы меня отпускаете?

ДАЙЗЕРТ. Вы же сказали, что вам пора идти.

ЭСТЕР. Да, пора… (Она целует его в щеку.) Спасибо вам за то, что вы делаете. Каждую секунду вы роетесь в гнилом тряпье. Мне очень жаль… Мне кажется, то немногое, что можно тут поделать, — просто придерживаться устоявшегося порядка.

ДАЙЗЕРТ. В чем?

ЭСТЕР. О! В общении с детьми, пока они не повзрослели. Вот в чем.

(Он рассматривает ее.)

ДАЙЗЕРТ. Вы по-настоящему совершенно восхитительны.

ЭСТЕР. На том стоим. Спокойной ночи.

(Она покидает его.)

ДАЙЗЕРТ (про себя или к аудитории анатомического театра) . Нормальный!.. Нормальный!

(Алан встает и выходит на площадку. Он подавлен.)

ДАЙЗЕРТ. Добрый день.

АЛАН. Добрый.

ДАЙЗЕРТ. Я очень сожалею о нашей вчерашней ссоре.

АЛАН. Это было глупо.

ДАЙЗЕРТ. Было.

АЛАН. Я имею в виду то, что я сказал.

ДАЙЗЕРТ. Как тебе спалось?

(Алан пожимает плечами.)

Ты себя нехорошо чувствуешь, да?

АЛАН. Все в порядке.

ДАЙЗЕРТ. Хочешь, сыграем в одну игру? Ты сразу почувствуешь себя лучше.

АЛАН. Что за игра?

ДАЙЗЕРТ. Она называется «Закрой Глаза!». Ты на чем-нибудь фиксируешь взгляд, скажем, на том маленьком пятне вон там на стене, а я стучу вот этой ручкой по столу. Тук! — и ты закрываешь глаза. Тук! — и открываешь. И так далее. Закрываешь, открываешь, закрываешь, открываешь, пока я не скажу «стоп!»

АЛАН. И как же, интересно, от этого улучшится мое самочувствие?

ДАЙЗЕРТ. Ну, ты расслабишься. И тебе почудится, будто ты говоришь со мной во сне.

АЛАН. Это глупо.

ДАЙЗЕРТ. Не хочешь — не надо.

АЛАН. Я не сказал, что не хочу.

ДАЙЗЕРТ. Ну?

АЛАН. Я не понимаю.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо. Садись и смотри на пятно. Положи руки на колени и растопырь пальцы.

(Он разворачивает левую скамейку, и Алан садится на ее край.)

Чувствуй себя свободно, удобно, расслабься… Ты смотришь на пятно?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Отлично. Теперь попытайся, насколько это возможно, избавиться от всех мыслей.

АЛАН. Это нетрудно.

ДАЙЗЕРТ. Шшшшш. Не разговаривай… Стукну раз — закрывай глаза. Стукну два — открывай. Ты готов?

(Алан кивает. Дайзерт стучит ручкой по деревянному поручню. Алан закрывает и открывает глаза. Постукивание раздается через равные промежутки времени. После четвертого удара стук трансформируется в громкие металлические звуки, записанные на магнитную ленту. Дайзерт обращается к аудитории анатомического театра. Свет тускнеет.)

Нормально — это радость в глазах ребенка. Да, все правильно. Нормально — это мертвый взгляд у миллиона взрослых. То и другое милует и карает, подобно Богу. Ординарность, ставшая прекрасной и Посредственность, ставшая смертоносной. Хищному Богу Здоровья совершенно необходима Нормальность. И я Жрец этого Бога. Мои инструменты очень изящны. Мое сострадание неподдельно. В этой комнате я действительно помогаю детям. Я заговариваю страхи и облегчаю страдания, но кроме того — по ту сторону предмета — именем своего Бога, именем обеих его ипостасей, я ворую у них маленькие кусочки индивидуальности. Чем лучше кусок — тем более чудесному и редкому Богу он предназначен. И на протяжении… Я больше чем уверен, что ритуал жертвоприношения Зевсу продолжался не дольше шестидесяти секунд. Но жертвоприношения Нормальности могут взиматься дольше шестидесяти месяцев.

(Металлический грохот пропадает. Дайзерт стучит карандашом. Свет становится таким же, как до монолога. Алану.) Твои веки тяжелеют. Ты хочешь спать, ведь правда? Ты хочешь долгого глубокого сна. Так получи же его. Твоя голова тяжела. Очень тяжела. Твои плечи тяжелы. Спать.

(Стук прекращается. Глаза Алана остаются закрытыми, а его голова опущена на грудь.)

Ты слышишь меня?