Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия

Кондаков.Брать!

Чуприкова.Правда?

Кондаков.Правда.

Чуприкова ушла.

Кондаков (к залу). В одном из байдарочных походов по реке Жиздра, протекающей в брянских лесах, мы наткнулись на удивительный след войны. Четверть века назад какой-то солдат повесил на березу винтовку. Четверть века она висела на этой березе. Сталь ствола съела ржавчина, ремень сгнил. Но ложе приклада приросло к березе, стало ее частью, и сквозь этот бывший приклад уже проросли, пробились к солнцу молодые веселые ветки. То, что было орудием войны, стало частью мира, природы. И я тогда подумал, что это и есть — я, мы, мое поколение, выросшее на старых, трудно затягивающихся ранах войны. Я даже сорвал майский крохотный листок с этой березовой ветки. Листок как листок. Но своими корнями он всасывал не только материнский сок березы, но и старый пот солдатского приклада, и запах гильз, и пороховую гарь. Война убила не только тех, кто пал на поле боя. Она была суровым рассветом нашего послевоенного поколения. Оставила нам в наследство раннее возмужание, жидкие школьные винегреты, безотцовщину, ордера на сандалии, драки в школьных дворах за штабелями дров. Война была моим врагом — личным врагом. Я испытывал чувство глубокого уважения к Ивану Адамовичу потому, что его болезнь приключилась не по его собственной распущенности или слабости, не оттого, что попался друг-пьяница или жена-злодейка, не оттого, что позволил отдать себя на растерзание безвольности или сексуальным комплексам. Нет, он был бойцом этой войны и получил свое ранение. Пуля, посланная в него злодейской рукой, попала рикошетом и в меня. Теперь я точно знал, что до конца моих или его дней я буду делать все, чтобы вернуть его к жизни. Отомстить войне…

Ординаторская. Лариса, Янишевский, Короткевич. Рядом с аппаратом — патефон.

Лариса.Рем Степанович, у меня сегодня мало времени.

Кондаков.Да, Лариса, я в курсе, что у вас отгулы. Вы знаете, я сегодня перевязывал плечо Короткевичу, и мне показалось, что он морщился от боли.

Лариса.Замечательно.

Кондаков.Вам это не кажется интересным? Ведь вы столько сил вложили…

Лариса.Рем Степанович, у меня сегодня мало времени. Может, приступим?

Кондаков.Виктор, ты тоже спешишь?

Янишевский.Спешу, но молчу. У меня, между прочим, репетиция на телевидении. Сколько мы сегодня будем возиться?

Кондаков.Мы будем работать, а не возиться. Если хотите, можете сейчас же оба уходить. Мне нужны работники.

Лариса.Рем Степанович, я приготовила больного, давайте начнем.

Кондаков.Хорошо. Виктор, веди допрос, а я буду менять пластинки. Тут их — гора. Целую неделю добывал. (Поставил пластинку.)

Понеслись звуки пошленького фокстрота.

Янишевский.Ты, голубчик, продолжаешь упорствовать. Но это тебе не поможет. Все твои друзья арестованы и сознались! Все, кроме тебя. Своим молчанием ты только усугубляешь свою вину!

Кондаков.Сменим пластинку. Что тут? «Все проходит». Все ли проходит? Попробуем.

Зазвучала новая песенка.

Янишевский.Мы с тобой уже встречаемся не в первый раз. Короткевич, встать!

Короткевич.Нет. Не был. Не знаю.

Янишевский.Ты или будешь отвечать, или через минуту я тебя повешу! Отвечай! Это наш последний разговор!

Кондаков остановил патефон.

Лариса.Виктор, не кричите так! Уши болят.

Янишевский.Я ж не на тебя кричу.

Лариса.Еще этого не хватало!

Кондаков.Все не то… Ну, вот попробуем… «Дер эр-стен блюмен ин май». «Первые цветы мая». Что-то душераздирающее. Поехали.

Зазвучала новая пластинка.

Янишевский.Я тебя последний раз спрашиваю — с кем ты и где…

Неожиданно Короткевич стал медленно подниматься со стула. Он — увидел Янишевского. Лариса закричала. Янишевский стал медленно пятиться назад. Кондаков от неожиданности замер, словно пораженный столбняком, но медленно потянулся к аппарату ЭШТ и повернул ручку. Короткевич с удивленным лицом стал медленно валиться на Янишевского. Тот поддержал его. Лариса кинулась к подносу, схватила шприц, сделала инъекцию Короткевичу. Он чуть дернулся от укола. Лариса заплакала, сев на стул.

Янишевский.Рем, виктория!

Кондаков.Ребята, спасибо, вы свободны. Лариса, милая, спасибо. Идите, идите.

Кондаков поцеловал Ларису, выпроводил ее и Янишевского. Придвинул табуретку к койке, сел возле спящего Короткевича. Тот спал глубоко, дыхание было ровным. Кондаков измерил пульс Короткевича, остался доволен. Резко зазвонил телефон, Кондаков, оглядываясь на спящего, прыгнул к аппарату. Короткевич пошевелился от звонка.

Кондаков.Кто звонит?.. Да ничего, товарищ полковник, определенного сообщить не могу… Да, сдвиг есть. Спит. Позвоните днем или утром. Я буду в клинике.

Кондаков положил трубку. Сел за стол, достал историю болезни Короткевича, стал писать. Открыл форточку, закурил, ладонью отгоняя дым в форточку. В дверь тихо постучали. Кондаков открыл — Чуприкова. Вошла, поднятая среди ночи, посмотрела на Короткевича, кашлянула над ним, тот пошевелился.

Чуприкова.Вот так просто совершаются чудеса.

Кондаков.Да ничего еще не совершилось.

Чуприкова.Совершилось. Когда мне позвонила Лариса, я, верите ли, заплакала. И вовсе не оттого, что у вас все хорошо так вышло.

Кондаков.А еще ничего не вышло.

Чуприкова.Вышло, вышло. Я заплакала оттого, что настоящая жизнь, настоящая наука… а, да ладно. Как все прошло?

Кондаков.Очень хорошо. Стон, обморок после включения тока. И вот на эту пластинку — «Дер эрстен блюмен ин май» — он среагировал мгновенно. Как вы считаете, это может быть одиночной реакцией?

Чуприкова.Ну, если она и одиночная, то мы… то есть вы повторите все. Будем закреплять… Раньше он никогда не ворочался во сне. Это прекрасно. Может, вас подменить? Устали?

Кондаков.Нет, спасибо.

Чуприкова.Я понимаю. Держите меня в курсе. Не стесняйтесь, что ночь. Такой ночи я, может быть, ждала всю жизнь. (Подала руку Кондакову и ушла.)

Кондаков выпил чаю и ходил по палате, то глядя на Короткевича, то куря. За окнами синело, дело шло к утру. Кондаков уселся в кресле возле кушетки и попробовал читать. Но голова его стала клониться, он уснул. Книга выпала из рук. На этот звук встрепенулся Короткевич. Он повернул голову и увидел спящего Кондакова. Совершенно неожиданно он встал, обошел, стараясь не скрипнуть, спящего Кондакова, подозрительно его осмотрев. Взял со стола кусок сахара, съел. Внимательно осмотрел фуражку фашистского офицера, оставленную Янишевским. Двинулся к двери, попробовал ее — закрыто. Подошел к окну — решетка. Кондаков пошевелился в кресле, и Короткевич мигом лег на кушетку и закрыл глаза. Кондаков встал с кресла, стал разминать руки, но тут увидел, что Короткевич подсматривает за ним. Кондаков так и остался стоять с разведенными руками. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.