Уильям Шекспир - Антоний и Клеопатра

«Где ты, моя египетская змейка?» —

Ведь так меня он часто называл.

О нет, зачем пить этот сладкий яд?

Как можно помнить обо мне, чья кожа

Черна от жарких поцелуев солнца,

Изрезана морщинами годов?

А ведь когда здесь был лобастый Цезарь,

Я царским лакомством слыла. Помпей

Не мог свой взор от глаз моих отвесть 17

И в них искал он жизни, умирая.

Входит Алексас.

Привет тебе, владычица Египта!

С Антонием не сходен ты ни в чем,

Но ты был с ним, и близостью своею

Он в золото преобразил свинец.

Ну, как мой несравненный Марк Антоний?

Последнее, что сделал он, царица, —

Прижал к губам — еще, в последний раз —

Бесценную жемчужину вот эту.

Его слова вонзились в сердце мне.

Пусть мне вонзятся в уши.

Он сказал:

"Друг, передай великой египтянке,

Что верный римлянин ей посылает

Морской ракушки клад — ничтожный дар.

Но что сверх этого повергнет он

К ее ногам бесчисленные царства".

"Скажи, — прибавил он, — что весь восток

Подвластен будет ей". Тут он кивнул

И на коня вскочил. А конь могучий

Ответ мой громким ржаньем заглушил.

Скажи мне, был он грустен или весел?

Как день, когда ни холодно, ни жарко,

Антоний был не грустен и не весел.

Вот человек! Заметь же, Хармиана,

Заметь, как он разумно вел себя.

Он не был грустен, чтоб не приводить

Сподвижников в унынье; не был весел,

Свидетельствуя этим, что в Египте

Оставил, помыслы свои и радость.

Смешенье дивное веселья с грустью!

А кто сравнится с ним в том и в другом?

Никто! — Встречал ли ты моих гонцов?

Да, госпожа, — не меньше двадцати.

Зачем ты посылаешь их так часто?

Тот день, когда ему не напишу,

Да будет злополучнейшим для мира! —

Бумаги и чернил 18мне, Хармиана. —

Благодарю, Алексас. — Хармиана,

Ну разве Цезаря я так любила?

О, Цезарь доблестный!

Что? Подавись

Восторгом этим, глупая. Скажи —

Антоний доблестный!

Отважный Цезарь!

Клянусь Изидой, разобью тебе

Я губы в кровь, коль с Цезарем еще раз

Равнять посмеешь мужа из мужей.

Прости за то, что песню я запела

На твой же старый лад.

Тогда была

Девчонкой я неопытной, незрелой;

Была холодной кровь моя тогда.

Пойдем же, дай бумагу и чернила.

Гонца вслед за гонцом я буду слать,

Пока не обезлюдеет Египет.

Уходят.

Мессина. Покой в доме Секста Помпея.

Входят Помпей, Meнекрати Менас.

Коль боги справедливы, пусть они

Помогут нам, чье дело справедливо.

В их промедленье, доблестный Помпей,

Не следует усматривать отказа.

Пока мольбы напрасные мы шлем,

Теряет ценность то, о чем мы молим.

Но часто просим мы себе во вред,

И боги мудро отвергают просьбы,

Спасая нас. Так иногда во благо

И тщетная мольба.

Успех за мной!

Народ ко мне расположен, и море

В моих руках. Могущество мое,

Как месяц прибывающий, растет,

Идя, как я надеюсь, к полнолунью.

Антоний обжирается в Египте

И не покинет пира для войны.

Октавий Цезарь выжимает деньги,

Теряя тысячи сердец. Лепид

Льстит им обоим, слыша лесть в ответ,

Но их не любит, а они Лепида

Ни в грош не ставят.

Цезарь и Лепид

С немалым войском двинулись в поход.

Неправда! От кого ты это слышал?

От Сильвия.

Ему приснилось, верно.

Известно мне, что в Риме ждут они

Антония. — О шлюха Клеопатра!

Пусть волшебство любовное заставит

Расцвесть твои поблекнувшие губы!

Пусть чародейство красоте поможет,

А похоть — чародейству с красотой.

Мозг сластолюбца отумань пирами;

Соблазнами эпикурейской кухни

Дразни чревоугодника, и пусть

Утонет честь его в обжорстве сонном,

Как в мертвых водах Леты.

Входит Варрий.

С чем ты, Варрий?

С известьем верным: ожидает Рим

Антония с минуты на минуту.

Уже давно покинул он Египет.

Для слуха моего нет худшей вести,

Чем эта весть. — Не думал я, Менас,

Чтоб для такой войны влюбленный бражник

Надел свой шлем. А в воинском искусстве

Он вдвое превзошел двух остальных.

Гордиться надо, что восстаньем нашим

Оторван ненасытный сластолюбец

От юбки Птолемеевой вдовы.

Едва ль поладят Цезарь и Антоний.

Ведь против Цезаря вели борьбу

Жена и брат Антония, хоть верю,

Что сам он их к тому не подстрекал.

Как знать, Менас? Уступят ли дорогу

Их распри мелкие большой вражде?

Когда б им не пришлось сражаться с нами,

Они бы перегрызлись меж собой;

Причин довольно, чтоб им друг на друга

Поднять мечи. Однако неизвестно,

Не сможет ли их общий страх пред нами

Пресечь их споры, их союз скрепить.

Пусть боги нам определят судьбу,

Мы ж силы все положим на борьбу. —

Идем, Менас.

Уходят.

Рим. Покой в доме Лепида.

Входят Энобарби Лепид.

Благое дело совершил бы ты,

Мой добрый Энобарб, когда б склонил

Антония к речам миролюбивым.

Его склоню я быть самим собой.

Коль Цезарь чем-нибудь его рассердит,

Пускай Антоний глянет сверху вниз

И рявкнет, словно Марс. Клянусь богами,

Что, если бы моим был подбородок

Антония, я ради этой встречи

Не стал бы утруждать себя бритьем.

Сейчас не время для сведенья счетов.

Любое время годно для решенья

Назревших дел.

Но малые дела

Должны перед большим посторониться.

Бывает малое важней большого.

Не горячись. Не нужно дуть на угли. —

Вот и Антоний доблестный.

Входят Антонийи Вентидий.

И Цезарь.

Входят Цезарь, Меценати Агриппа.

(Вентидию)

Покончим здесь дела и — на парфян!

(Меценату)

Не знаю, Меценат, спроси Агриппу.

Союз наш, благородные друзья.