Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек

Тэннер. О, я знаю, что судьба Тави вас не особенно беспокоит. Но в любви всегда один целует, а другой лишь позволяет себя целовать. Так вот: целовать будет Тави, а вы лишь будете подставлять щеку; и бросите его, как только подвернется что-нибудь получше.

Энн( обиженно ). Вы не имеете права так говорить, Джек. Это несправедливо и невежливо. Не моя вина, если вам и Тави угодно делать глупости из-за меня.

Тэннер( тоном раскаяния ). Простите мои грубые выпады, Энн. Они направлены не против вас, а против всего испорченного мира. ( Она бросает на него довольный, прощающий взгляд; он тотчас настораживается. ) А все-таки скорей бы вернулся Рэмсден. С вами я никогда не чувствую себя в безопасности; какое-то наваждение… или нет, не наваждение, а какое-то утонченное любопытство влечет меня к вам.

Она смеется.

Да, да, именно. Вы это знаете и наслаждаетесь этим. Открыто и бессовестно наслаждаетесь этим!

Энн. Ну и кокетка же вы, Джек!

Тэннер. Кокетка?! Я?!!

Энн. Да, вы. Вы всегда готовы осудить и оскорбить человека, но в то же время ни за что не выпустите его из рук.

Тэннер. Я позвоню. Наш разговор и так уже зашел дальше, чем я предполагал.

Возвращаются Рэмсден и Октавиус, с ними мисс Рэмсден — деловитая, почтенного вида старая дева; на ней простое коричневое шелковое платье и ровно столько колец, цепочек и брошей, сколько нужно, чтобы показать, что она одета скромно не по бедности, а из принципа. Она входит в комнату весьма решительным шагом; мужчины, растерянные и удрученные, следуют за ней. Энн встает и порывисто бросается ей навстречу. Тэннер отступает к простенку между бюстами и делает вид, что занят рассматриванием картин. Рэмсден, как обычно, подходит к своему столу; Октавиус старается держаться поближе к Тэннеру.

Мисс Рэмсден( почти оттолкнув Энн, решительным движением усаживается в кресло, где прежде сидела миссис Уайтфилд ). Я умываю руки.

Октавиус( окончательно пришибленный ). Я знаю, мисс Рэмсден, вы желаете, чтоб я увез Вайолет домой. Я сейчас. ( Нерешительно поворачивается к двери. )

Рэмсден. Нет, нет…

Мисс Рэмсден. К чему говорить «нет», Роубэк? Октавиус знает, что я никогда не закрыла бы дверь твоего дома перед женщиной, искренне раскаивающейся и огорченной. Но если женщина не только безнравственна, но еще упорствует в своей безнравственности — нам с ней не по пути.

Энн. Ах, мисс Рэмсден, что вы хотите сказать? Вайолет что-нибудь говорила вам?

Рэмсден. Вайолет действительно очень упряма. Она не хочет уезжать из Лондона. Я отказываюсь понять ее.

Мисс Рэмсден. А я ее отлично понимаю. Ясно как божий день: она не хочет уезжать потому, что не желает разлучаться с этим мужчиной, кто бы он ни был.

Энн. Ну конечно, конечно! А вы, Октавиус, говорили с ней?

Октавиус. Она отказывается от объяснений. Она сказала, что ничего не станет решать, пока не посоветуется с кем-то. По-видимому, с тем самым негодяем, который обманул ее.

Тэннер( Октавиусу ). Ну и пусть она советуется. Он только рад будет ее отъезду. Не вижу, в чем тут трудность!

Мисс Рэмсден( не дав Октавиусу раскрыть рот для ответа ). Трудность, мистер Джек, в том, что предлагая свою помощь, я вовсе не предлагаю своего соучастия в безнравственных поступках. Или она даст слово никогда больше не видеть этого человека, или пусть находит себе других друзей; и чем скорее, тем лучше.

В дверях показывается горничная. Энн поспешно садится на свое место и делает вид, что ее все это нисколько не касается. Октавиус инстинктивно подражает ей.

Горничная. Кэб у подъезда, мэм.

Мисс Рэмсден. Какой кэб?

Горничная. Для мисс Робинсон.

Мисс Рэмсден. О! ( Овладев собой. ) Хорошо.

Горничная уходит.

Она послала за кэбом.

Тэннер. Я хотел послать за этим кэбом еще полчаса назад.

Мисс Рэмсден. Очень рада, что она понимает, в какое положение поставила себя.

Рэмсден. Мне очень неприятно, что она так уезжает отсюда, Сьюзен. Нам следовало быть помягче.

Октавиус. Нет. Я еще и еще раз благодарю вас, но мисс Рэмсден совершенно права: Вайолет больше не может здесь оставаться.

Энн. По-моему, вы должны поехать вместе с ней, Тави.

Октавиус. Она не захочет.

Мисс Рэмсден. Конечно, не захочет. Она прямехонько отправится к этому мужчине.

Тэннер. Что вполне естественно после достойного приема, который ей здесь оказали.

Рэмсден( вконец расстроенный ). Вот, Сьюзен, слышишь? А ведь в этом есть доля правды. Неужели ты не могла, не нарушая своих принципов, быть немного терпеливее с этой бедной девушкой? Она так еще молода; в этом возрасте свойственно заблуждаться.

Мисс Рэмсден. Ничего, если ей так нужно сочувствие, она в избытке встретит его у мужчин. Я просто удивлена твоим поведением, Роубэк.

Тэннер. Я тоже удивлен; и, надо сказать, приятно.

В дверях появляется Вайолет. Ее выдержке и отнюдь не покаянному виду могли бы позавидовать самые добродетельные представительницы ее пола. Небольшая головка, упрямый маленький рот и подбородок, горделивая осанка и надменная чеканность речи, безупречное изящество костюма, дополненного очень нарядной шляпой с чучелом птицы, — все вместе создает облик прелестный, но в то же время и несколько отпугивающий. Это не сирена, как Энн, — она вызывает восхищение без всякого усилия или хотя бы желания со своей стороны; кроме того, Энн присущ некоторый юмор, а Вайолет он совершенно незнаком, как незнакома ей, вероятно, и жалость; если что-нибудь и служит ей сдерживающим началом, то это ум и гордость, а никак не милосердие. Голосом учительницы, обращающейся к группе провинциальных школьниц, она с полным самообладанием и некоторым отвращением заговаривает о том, ради чего пришла.

Вайолет. Я хотела предупредить мисс Рэмсден, что браслет, который она подарила мне в день рождения, лежит на столе в комнате экономки.

Тэннер. Вайолет, войдите, сядьте, и давайте поговорим серьезно,

Вайолет. Благодарю вас. На мой взгляд, сегодня уже достаточно было семейных разговоров. Твоя мать тоже так считает, Энн; она уехала домой вся в слезах. Во всяком случае, я теперь точно знаю цену некоторым из моих так называемых друзей. Всего хорошего.

Тэннер. Нет, нет! Погодите минуту. Я хочу сказать два слова и очень прошу вас их выслушать.

Она смотрит на него без малейшего любопытства, но медлит, по-видимому, не столько ради того, чтобы выслушать его, сколько чтобы натянуть перчатку.