Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек

Энн. Вы не так поняли, Джек. У меня просто не хватило смелости сказать Тави правду.

Тэннер. Ну конечно. Вот когда нужно солгать — у вас смелости хоть отбавляй. Что вы там наговорили Роде о моей безнравственности и о том, будто ей опасно со мной встречаться? Как она теперь может ко мне по-человечески относиться после того, что вы отравили ее душу всякими гнусностями?

Энн. Джек, я знаю, вы не способны на что-нибудь дурное…

Тэннер. Зачем же вы ей налгали?

Энн. Пришлось.

Тэннер. Пришлось?

Энн. Мама меня заставила.

Тэннер( сверкнув глазами ). Ха! Как это я сразу не догадался? Мама! Всегда мама!

Энн. Все дело в вашей ужасной книге. Вы ведь знаете, какая мама робкая. А робкие женщины очень считаются с условностями; если нам не считаться с условностями, Джек, мы всегда будем наталкиваться на самое жестокое, самое грубое непонимание. Даже вы, мужчины, не можете прямо говорить все, что вы думаете, без риска, что вас не так поймут и очернят. Да, я признаю, я вынуждена была очернить вас. А вы хотите, чтоб и бедную Роду точно так же не понимали и чернили? Разве может мама допустить, чтоб она подвергала себя этой опасности сейчас, когда она еще слишком молода и неопытна?

Тэннер. Короче говоря, единственный способ избегнуть непонимания — это лгать, клеветать, злословить и лицемерить что есть силы. Вот что значит слушаться матери.

Энн. Я люблю маму, Джек.

Тэннер( постепенно взбираясь на вершины социологического пафоса ). Разве это причина для того, чтоб полностью отказаться от своего «я»? Нет, я протестую против этого гнусного порабощения молодости старостью. Взгляните на наше светское общество. Чем оно хочет казаться? Прелестным хороводом нимф. А на самом деле что это? Отвратительная процессия несчастных девушек, каждая из которых зажата в когтях циничной, хитрой, жадной, лишенной иллюзий, нравственно-испорченной, невежественной, но многоопытной старухой, именуемой матерью и почитающей своей обязанностью растлить ее душу и продать ее тому, кто больше даст. Почему эти жалкие рабыни предпочитают выйти замуж за старика или подлеца, чем совсем не выходить? Потому что замужество для них единственный путь спасения от дряхлых мегер, скрывающих под маской материнского долга и родственной любви свое эгоистическое честолюбие, свою ревнивую ненависть к вытесняющим их молодым соперницам. Какая мерзость! Голос природы требует отцовских забот для дочери, материнских — для сына. Закон, который управляет взаимными чувствами отца и сына, матери и дочери — не закон любви: это закон борьбы, революции, вытеснения старых и немощных молодыми и сильными. Первым актом самоутверждения мужчины и женщины должна быть Декларация Независимости; мужчина, который признает авторитет отца, — не мужчина; женщина, которая признает авторитет матери, не способна рожать граждан свободного народа.

Энн( наблюдая за ним с безмятежным любопытством ). Когда-нибудь вы, наверно, всерьез займетесь политикой, Джек.

Тэннер( падая с высоты ). А? Что? Как?… ( Кое-как собрав рассыпавшиеся мысли. ) При чем тут это?

Энн. Вы так хорошо говорите.

Тэннер. Говорите! Говорите! Для вас это только разговоры. Ну что ж, возвращайтесь к своей матушке и помогайте ей отравлять воображение Роды, как она уже отравила ваше. Ручные слоны всегда охотно участвуют в ловле диких.

Энн. Прогресс! Вчера я была боа-констриктор; сегодня я уже слон.

Тэннер. Именно. Сворачивайте же свой хобот — и до свидания. Больше мне не о чем с вами говорить.

Энн. Какой вы все-таки сумасброд и упрямец, Джек. Ну что я могу сделать?

Тэннер. Что? Разбейте оковы. Идите своим путем, подсказанным вашей совестью, а не совестью вашей матери. Очистите и укрепите свой дух. Научитесь находить удовольствие в быстрой автомобильной езде, а не смотреть на нее только как на повод к пошлой интриге. Поедемте со мной в Марсель, в Алжир, в Бискру со скоростью шестьдесят миль в час. Поедемте хоть до самого мыса Доброй Надежды. Вот это будет настоящая Декларация Независимости. Потом вы можете написать об этом книгу. Это доконает вашу мать и сделает из вас женщину.

Энн( задумчиво ). Пожалуй, тут не будет ничего дурного, Джек. Вы мой опекун; вы заменяете мне отца по его собственной воле. Никто нас не осудит, если мы вместе отправимся путешествовать. Чудесно! Большое спасибо, Джек! Я еду.

Тэннер( потрясенный ). Вы едете?!!

Энн. Конечно.

Тэннер. Но… ( Осекся, растерявшись; потом продолжает в беспомощной попытке протестовать. ) Послушайте, Энн, если тут нет ничего дурного, это же теряет всякий смысл!

Энн. Какой вы чудак! Можно подумать, что вы хотите меня скомпрометировать.

Тэннер. Да, хочу. В этом весь смысл моего предложения.

Энн. Вы говорите совершенный вздор и сами это знаете. Вы никогда не сделаете ничего мне во вред.

Тэннер. Что ж, если не хотите быть скомпрометированной, оставайтесь дома.

Энн( скромно и серьезно ). Нет, раз вы этого хотите, Джек, я поеду. Вы мой опекун; и, мне кажется, нам нужно почаще видеться и получше узнать друг друга. ( С признательностью. ) Так мило, так заботливо с вашей стороны, Джек, что вы предложили мне эту замечательную прогулку, особенно после того, что я говорила насчет Роды. Право же, вы очень хороший, гораздо лучше, чем вы сами думаете. Когда мы выезжаем?

Тэннер. Но…

Разговор прерывается появлением миссис Уайтфилд. Рядом с ней идет американский гость; сзади следуют Рэмсден и Октавиус. Гектор Мэлоун — американец из восточных штатов, но он нисколько не стыдится своей национальности. Этим он снискал себе благосклонность английского светского общества, где на него смотрят, как на молодого человека, у которого хватает мужества сознаваться в явно невыгодном для него обстоятельстве, не пытаясь скрыть его или смягчить. Все решили, что он не должен страдать за то, в чем он явно не виноват, и считают своим долгом быть с ним особенно любезными. Его рыцарское обращение с женщинами и высокоразвитое нравственное чувство — черты необычные и необъяснимые — вызывают в них легкую досаду; и хотя, попривыкнув, они стали находить забавным его непринужденный юмор (который на первых порах немало их озадачивал), им все же пришлось дать ему понять, что не следует рассказывать в обществе анекдоты, если только они не носят характера личной сплетни, а также, что красноречие принадлежит к разряду достоинств, уместных на более низкой ступени цивилизации, чем та, с которой он теперь соприкоснулся. В этом Гектор пока не совсем убежден: он все еще находит, что англичане склонны ставить себе в заслугу нелепые предрассудки и выдавать различные свои природные несовершенства за признаки хорошего воспитания. Английский характер, на его взгляд, страдает отсутствием облагораживающего пафоса (который он называет высокими чувствами), английские нравы свидетельствуют о недостатке уважения к женщине, английская речь допускает вольности, которые порой переходят в непозволительную грубость выражений, а светское времяпровождение не мешало бы оживить играми, рассказами или иными развлечениями. И он отнюдь не склонен перенимать чужие слабости после того, как столько трудов положил на овладение высотами изысканной культуры, прежде чем отправиться за океан. Ему пришлось убедиться, что англичане либо совершенно равнодушны к этой культуре — как и ко всякой культуре вообще, — либо вежливо обходят ее. По сути же дела культура Гектора представляет не что иное, как некий экстракт из нашего литературного экспорта примерно тридцатилетней давности, который он теперь реимпортировал к нам и готов при первом удобном случае распаковать и обрушить на голову английской литературы, науки и искусства. Смятение, в которое подобные атаки повергают англичан, поддерживает его уверенность в том, что он помогает культурному воспитанию этой отсталой нации. Застав несколько человек за мирной беседой об Анатоле Франсе и Ницше, он сокрушает их Мэтью Арнольдом [134] Арнольд, Мэтью (1822–1888) — английский поэт и литературный критик, выступавший в своих произведениях с острой критикой бескультурья буржуазии и мещанства. , «Автократом за обеденным столом» и даже Маколеем; и будучи глубоко религиозным в душе, он при споре о моральных проблемах сначала своей шумливой нечестивостью заставляет опрометчивого собеседника отказаться от аргументов популярного богословия, а потом ошарашивает его неожиданным вопросом: не ясно ли, что именно эти жизненные идеалы имел в виду всемогущий творец, создавая честных мужчин и целомудренных женщин? Оттого, что подкупающая свежесть натуры сочетается в нем с невообразимой ветхостью культурного багажа, очень трудно решить: стоит ли с ним знаться, — общество его, без всякого сомнения, приятно, но в разговоре с ним ничего нового не почерпнешь, тем более что ко всему прочему он еще презирает политику и тщательно избегает коммерческих тем — сферы, где он, вероятно, значительно более сведущ, чем его друзья из английских капиталистических кругов. Лучше всего он уживается с романтически настроенными христианами секты амористов: отсюда его дружба с Октавиусом. Что касается наружности Гектора, то это статный молодой человек лет двадцати четырех, с короткой, элегантно подстриженной черной бородкой, большими ясными глазами и живым выражением лица. Одет он с точки зрения моды безукоризненно. Гуляя по парку с миссис Уайтфилд, он усердно занимает ее разговорами, которые требуют непосильного напряжения ее хрупкого ума. Англичанин оставил бы ее в покое, примирившись со скукой, как с общим для них обоих уделом, а она, бедняжка, охотно согласилась бы поскучать, если уж нельзя разговаривать о вещах, которые ее интересуют. Рэмсден останавливается, заинтересовавшись автомобилем. Октавиус подходит к Гектору.