Иван Лажечников - Христиерн II и Густав Ваза

Ах, если б знали вы, как он страдает!
Но он такой неопытный и робкой...
Всю ночь со мной об вас проговорил;
Да и во сне уста его шептали
Все имя милое сто раз.

           Болтун!
Привык ты все шутить.

           Нет, баронесса,
Решите жизнь мою: одно лишь слово
Прекрасных уст, один лишь взгляд, —
И буду знать, мне жить иль умереть.

Шалун!

    Ответ получишь ты в боскете...

Что ж, написал?

        Сейчас. Лишь пятнышко
Мне поскоблить.

        Ты знаешь, не люблю
Поскобков: вы, секретари, привыкли
Подчистками живиться. Раздери
Бумагу, и пиши сейчас другую.

Благодарю!.. Еще подарок вам один?
Возвысьте вы его: что стоит вам!
Блаженством, почестьми вам будет он обязан.

Все сделаю, что сделать я могу,
Клянусь.

     Какие дни проводит он у ног
Христьерна! часу не дают свободы.
Когда б не я, давно бы в петлю влез...

И не улыбка ваших милых уст,
Как солнца луч средь мрачных облаков.

О льстец!

     Густава мать отправят завтра
В ее отечество, начальство стражи,
Что будет провожать ее, пускай
Поручат Эрику.

       Тогда к прекрасным ножкам
Всех подвигов моих я лавры принесу.

Замучил кашель, чай, бедняжку?.. В петлю
Предчувствие не манит ли тебя?

Любовь растет от славы и честей,
Которыми любви обязана она.

Чего б ни стоило, венок я этот
Надену на тебя, мой милый капитан!

Ну, выплыли из Сциллы и Харибды!

Повесы вы, повесы;
Вот я на вас барону!

На, золотой крючок для языка!

Добычу подцепили молодцы!
Подарки разве деньги;
А то б пора на барабан!

Сейчас, сей миг, отправить к коменданту!

Нетерпеливо ждал я вас, Ландсель,
Совет мне нужен ваш и утешенье.

Нет жертвы, государь, ты знаешь сам,
Которой не снесла б я на алтарь усердья.

Любила ты Кронсгельм, Екатерину?

Привыкла с детских лет ее любить,
И Эрика еще ласкала в колыбели.

Ты Эрика рожденья знаешь тайну,
И темные места из жизни нашей,
Как полдень, ясны для тебя, мой друг.
Поверишь ли? из всех прекрасных женщин,
Которых я любил, Екатерина —
Одна она не умирала в сердце
Моем; и часто лик ее, увенчан
Цветами юности и красоты,
С волшебною улыбкой приникал
Христьерна к изголовью. Но вчера,
В полночь прошедшую, она руками
Холодными, как лед, меня обвила,
И в слух мой вторгнулись с каким-то воплем,
Как будто звук трубы последнего суда,
Слова ужасные: «Железа!.. дети!
Три дня лишь сроку дам!» Вскочил я с ложа...
Глазами впалыми, мертвец уж давний,
Она смотрела на меня, и все
Шептала неподвижными губами,
Которые уж прах земной подернул:
«Железа!.. дети!..» И распалась понемногу;
А все еще цепей был слышен звук.
И даже днем все этот образ
Стоит передо мной, все слышу эти звуки.

Когда ты хочешь знать, я объясню
Тебе виденья этого причуды.
Какую жизнь ведет твой Эрик здесь?
Отвагой рыцарской пылает он;
К тревогам бранным рвется грудь его,
И дух и руки просят жатвы славы —
В нем кровь кипит отца, кровь Христиерна —
И что ж? сиделкою у ног твоих,
Скрестивши руки, затаив в груди
Все, что прекрасного ему дала природа,
Не цепи ль носит он — скажи ты сам?
Мать просит скинуть их. Сбрось цепи,
И духу рьяному ты пищу дай.
Тогда увидишь, милое виденье
Опять к тебе с улыбкою приникнет
И сына возвратит к тебе любовь.

Что ж присоветуешь мне сделать для него?
Все, все исполню.

         Капитаном стражи,
Которая должна отвесть Матильду
В ее отечество, назначь его.
Сердитых волн набеги, величавый
Клик моря и вид царственный его.
И берегов чужих нежданный образ,
И честь начальствовать над сонмом храбрых,
Все жажду утолит его отваги.

Так молод! может ли он?..

             Головой
Своей ручаюсь, что верней и лучше
Никто не выполнит такого порученья.

Бумагу и перо.

Бланкет, — а впишешь ты в него, что хочешь.

Поди, и поспеши его поздравить.

(Как будто бы мне легче стало!)

Патент на капитанский чин, и вместе
Приказ: Густава мать в Стокгольм доставить.

Отныне жизнь мою и все, что в жизни
Найду прекрасного, вам посвящу.