Иван Лажечников - Христиерн II и Густав Ваза

        Мало им, что мужа
Злодейскою рукой меня лишили,
И сына у меня отнять хотят!
Но, друг, мы не дадим — мы не дадим,
Не правда ли?

       Пока хоть капля крови
Останется во мне.

         Родной ты мой,
Мой благодетель!

         Нет, я прочь от дани этой:
Кронсгельма сын трудится для себя;
Отца и матери он мститель, а вы — кстати!..

Да мне-то что! спаситель ты Густава.
Не знаешь ты, кого... еще спасаешь
В нем...

     Никого здесь нет: не бойся, болен
Король; ужасный сон он в полночь видел,
И слег.

    Так слушай же. В Далекарлийских
Горах мы рудники имели; там
Я сына родила. В то время молоко
Пропало у меня: что ж? рудокопов жены
Взялися моего ребенка грудью
Своей по жеребью кормить; и был здоров
Густав мой, и с тех пор в горах Густава
Все жители дитёй СВОИМ зовут.
Там рос он лет до десяти; любили
Его, как сына милого Далекарлийцы
И гордо на руках своих носили;
И он к ним так привык, что лиц их черных,
Объятий их запачканных не бегал;
И часто пропадал по целым дням
Он в рудниках. Раз, как теперь я вижу:
Толпа — что говорю, толпа? — народ
Из гор спустился на долину нашу
И, будто море, затопил ее —
Все рудокопы, жены их и дети —
И впереди у старца на руках
Мое дитя: ему лет восемь было:
Мое дитя в серебряном венце.
На этот дар сложились рудокопы
И лепту равную все принесли.
Как был хорош в венце мой сын, мой Ваза!
Как радостно ручонками он бил
И ласково и гордо на народ
Смотрел! И воздух наполнялся кликом:
«Да здравствует король, Густав наш, Ваза!»
С тех пор меня все эти клики будят,
Во сне и наяву Густава вижу
В венце.

     Народа голос — голос Бога!
Недаром матери предчувствие, недаром,
Лишь только он ступил на датский берег,
Ему спасенья путь уж изготовлен.

И ты начатое докончишь, друг?

Записку ты мою прочла?

            Прочла.

Так ты собой пожертвовать готова?

Чем? этой рухлядью костей, которых
В добычу ждет к себе давно земля?
Не этим ли пергаментом бесценным,
Что скоро червяки испишут словом:
Смерть, смерть, смерть?.. Чем еще? Вдовством моим,
Тюрьмою этой, горькими слезами
И днями черными, которых счет
В иссохшей голове уж потеряла?
Возьмите все мое, лишь сохраните сына
Для Швеции моей.

         Хотелось бы увидеть
Его в венце... Но, Господи, ты мне
Порукою, что будет в нем Густав:
Не погуби моих надежд!.. Умру
Спокойно с этой мыслью.

            Чу! идут. —
Ты уничтожила мою записку?

Здесь, здесь она у сердца моего,
В утробе этой, где носила сына;
И буква каждая твоя уж кровью
Моею напиталась...

          До свиданья!
Тогда слова все примут грозный образ
И сильной ратию ударят на врага.

Зачем пожаловал? Христьерна слуг
Число умножить? Да, из роду Вазы
Доныне у него в передней не служили:
Ты первый будешь, поздравляю — мать
Хотел, конечно, ты утешить этим!

О, не смотри ты так сурово на меня,
Не раздирай мне сердца пополам
И не вини меня без оправданья!

Встань и скажи, что можешь ты сказать.

По тайному приказу твоему
Я ехал в горы...

        Колыбель твоих
Счастливых, детских лет, приют любви
И твердой преданности к нам народа,
Простого, доброго и — сильного, когда
Вооружится он на дело неба.
Что ж ты, исполнил мой приказ?

               С письмом
От моего отца гонец мне путь
Перехватил. В посланье этом
Вот было что написано: «Покорность
И полная покорность государю!
За голову твою пылают города,
И братья тонут сотнями в крови:
Заложником отдайся, и купи
Свободою своею жизнь отцу,
Отечеству хоть год отдохновенья
И матери свободу».

         Узнаю
Я Эрика: дороже жизнь ему
Сыновней головы и счастия. Но прах
Его зачем тревожить?

          Прах? отца?
Он жив, как я; письмо его король
Мне переслал, что б ты его читала

Читай ты сам, дитя, и выучи
По нем урок, который задает
Тебе учитель твой!.. И ты, несчастный,
Лукавому поверил, как ребенок
Внимает простодушно сказкам мамки?
У сердца моего спроси ты лучше;
Спроси ты у очей моих: сгорели
Они от слез в один протекший день.
Да вот всех лучше, всех красноречивей,
Несчастный пестун твой тебе расскажет.

Немой!

    Да, да, и потому, что он немой.

На все мои запросы отвечал
Он знаками, что Эрик жив остался.

И ты, Густав, мой сын, не отгадал,
Что клятвою ужасною он связан;
Что для тебя лишь дал ее, и муки
Ужасные он выдержал, чтобы
С тобой не разлучаться? — Верный раб
И друг, приди и обними меня.

Неужели так жестоко насмеялись
Над клятвою священной вицерой,
Епископ и король?.. О, Боже! верить
Чему ж придется в наши времена!
Злодей, как дерзко он еще вчера лукавил!
И я ту руку целовать спешил,
Которою он пролил кровь отца!

Для Христиерна уж давно святого
Нет на земле; а вицерой его,
Слуга его наложниц, брадобрей,
Виновник доблестный несчастья многих
Семейств, и в том числе Екатерины
Кронсгельм... судить ты можешь сам,
Что от наместника такого ждать!
Но дело сделано. Отца мы праху
Дань принесем — слезами ль? Нет, мы слезы
Зароем в глубине души, чтобы
Никто и не подозревал о них;
Когда их горечь закипит со дна,
Проглотим горечь, будто чашу меду,
И сладкою улыбкою приправим.
Обманем их, как обманули нас.