Бото Штраус - Время и комната

Видимые или невидимые драмы между людьми, или между людьми и богами, или между людьми и универсумом они должны скомпоновать особым образом; сделать ощутимыми гармонии и ритмы, сделать так, чтобы зритель оставался соучастником драмы, будучи включенным в систему. Мужество конструкций, страсть к превращению театральных традиций и нахождению для каждой пьесы новой формы — главное условие театра Бото Штрауса. Впрочем, его пьесы обладают для режиссера одной своеобразной чертой: они читаются с трудом, ибо они часто обладают элипсоидной структурой; но как только актеры начинают произносить эти тексты, они становятся пластичными, комичными, а не только таинственными.

«Колдвей, фарс» я, например, сначала не понял, подсознательно я был восхищен, но одновременно сбит с топку. Особенно последняя часть, носящая название «Мир терапии», показалась мне партитурой Дьёрдя Лигети, которую я тоже не могу прочесть.

Дитер Штурм, один из тех, кто открыл Бото Штрауса, кто, во всяком случае, в Шаубюне был его главнейшим сторонником, прочел мне, неграмотному, пьесу, и лишь после этого я воспринял ее на свой комедийный манер. О форме пьесы я в течение работы рассуждал всё с большим энтузиазмом, думая о Бунюэле, Ионеско, Виткевиче и о немецких развлекательных радиопередачах (мне всегда нужны такого рода импульсы, когда я ставлю спектакль).

Познакомился я с Бото Штраусом в Берлине, в 70-е годы, когда он был уже почти знаменит. Ему прочили славу одного из блестящих интеллектуалов нашего поколения. Один тогда очень весомый критик сказал мне: «Ему столько же лет, как тебе, но он тебя во сто раз интеллигентней». После этого мне расхотелось с ним знакомиться…

Между тем я часто ходил с Бото на прогулки, путешествовал вместе с ним, он навещал меня в Швейцарии, когда я болел. Быть с ним вместе требует больших усилий, потому что его требование полной самоотдачи предписывает высшую концентрацию, являясь предпосылкой дружбы. Сидишь напротив существа, которое каждую секунду совместного бытия заставляет прочувствовать как нечто особенное. Его внимание — это внимание диагностика, но без того, чтобы ты чувствовал, что тебя исследуют.

Внимание — одна из тем его творчества. Одна женщина в «Колдвей, фарсе» кричит другой: «Выслушай меня, выслушай же, наконец!». Страх, что внимания может не быть, наш драматург превращает в самоироничные, бурлескные сцены. Так, когда Олаф во «Времени и комнате» придумывает параноидальную конструкцию, потому что его сотоварищ, другой молодой человек по имени Юлиус, не передает ему привет от другого друга, который действительно забыл передать этот привет Олафу. Олаф считает, что было бы НЕВНИМАТЕЛЬНО со стороны Юлиуса не выдумать этот привет, чтобы немного смягчить его проклятую депрессию.

Основа моего интереса к этому автору в том, что он из агонии форм, возведения на трон языковых и пластических банальностей, из отчуждения человеческого общения, из такого множества болезней нашей эпохи делает комедию. Пессимист подобного рода — близнец всех великих клоунов. Его мрачные прогнозы — это занавесы, которые будут распахиваться, чтобы сцена оставалась тем, без чего обойтись невозможно.

1971:«Пер Понт». Обработка пьесы Ибсена совместно с Петером Штайном.

1972:«Ипохондрики». Пьеса.

«Принц Гомбургский». Обработка пьесы Генриха Клейста совместно с Петером Штайном.

1973:«Копилка». Перевод и обработка пьесы Эжена Лабиша.

«Дачники» по пьесе Максима Горького. Обработка Бото Штрауса и Петера Штайна для Шаубюне ам Халпешен Уфер.

1975:«Знакомые лица, смешанные чувства». Комедия «Дачники». Сценарий фильма.

1976:«Трилогия свидания». Пьеса.

1978:«Такая большая — и такая маленькая». Сцены.

1980:«Шум». Роман.

1981:«Колдвей, фарс».

«Пары, прохожие». Роман.

Литературная премия Баварской академии изящных искусств.

1982:Премия Мюлльхаймского театрального фестиваля за пьесу «Колдвей, фарс».

1983:«Парк». Драма.

1984:«Жанинна». Наброски диалогов.

«Молодой человек». Роман.

1986:«Экскурсовод». Пьеса в двух актах.

1987:«Никто иначе». Эссе.

«Мизантроп» по Жану Батисту Мольеру. Обработка Бото Штрауса.

1988:«Зрители». Комедия.

«Время и комната».

«Семь врат / Пустячки».

1989:«Конгресс. Цепь унижений». Роман.

Премия имени Георга Бюхнера Немецкой академии языка и поэзии «Джефферс — акт». Радиопьеса.

1991:«Финальный хор». Пьеса в трех актах.

«Платье Анжелы». Ночная пьеса в двух частях.

1992:«Безначальность. Размышления о пятне и линии».

1993:«Назревающая трагедия». Эссе.

«Равновесие». Пьеса в трех актах.

Берлинская театральная премия.

1996:«Итака». Пьеса по мотивам песен Гомера о возвращении Одиссея.

«Полюс». Обработка по мотивам В. Набокова.

1997:«Ошибка переписчика». Роман.

1998:«Джефферс — акт 1 и 2».

«Похожие». Moral Interludes.

«Поцелуй забвения». Красный виварий.

1999:«Фантазии о Лоте».

«Восстание против вторичного мира». Эссе.

«Коллекционер жестов. Тексты о театре».

2000:«Вы хотите тотального господства техники? Эссе о терроре технически-экономической интеллигенции, об утрате культуры и памяти, о нашем удалении от Бога».

«Шут и женщина сегодня вечером в „Панкомедии“».

Без гнева и пристрастия (лат.).

«О, что это были за чувства!» (франц.).

Так твою растак. Я им не пигалица какая-нибудь (англ.) .

Пустое времяпрепровождение. Горстка воображал! (англ.).

Послушать их, так они даже пердят по-особенному! Шуму много, а толку чуть! (англ.).

Похоже, вы сговорились действовать за моей спиной, отныне и впредь (англ.).

Какая милашка! Ах ты, моя сладенькая! Такая утонченная маленькая леди! Как ее зовут? (англ.).

Я в вас по уши втрескался, любовь моя (англ.).

Все время хватал меня за коленки! «Ах ты, моя куколка, красотка моя, моя маленькая леди, хочешь, покажу тебе интересные картинки, а вот на это хочешь взглянуть!» — Да этот подонок всю дорогу с меня не слезал! (англ.).

Убери от меня свои вонючие поганые лапы и проваливай! Вы, суки черномазые, все ублюдки! Попробуй только ко мне прикоснуться! (англ.).

Эта леди меня толкнула! Эта леди говорит, что я ее трогал. А я к ней пальцем не прикоснулся, клянусь вам, сэр! (англ.).