Бото Штраус - Время и комната

«Время и комната» стала одной из самых популярных пьес современного немецкого театра. Отметим среди прочих постановки в Штутгарте, Бонне, Франкфурте, Висбадене, Дортмунде, Маннгейме, Тюбингене, а также Брюсселе, Вене (Академитеатр, в роли Марии — Кирстен Дене), Базеле, Париже (театр «Одеон», режиссер Патрис Шеро, в роли Марии — Анук Гринберг), Стокгольме («Драматен», март 1993 г., режиссер Ингмар Бергман), Тайпе, Монреале, Трондхейме (Норвегия), Лиссабоне, Амстердаме, Ноттингеме (показан в рамках Эдинбургского международного фестиваля 1996 г.), Мадриде, Куритибе (Бразилия), Граце, Нанте.

«Постановка Шаубюне, — писал „Шпигель“, — эффектно вернула в театр трудного драматурга, став одновременно триумфом для Либгарт Шварц, сыгравшей в спектакле несколько женских ролей». Художник превратил сцену в романтическое пространство и одновременно комедийную площадку. Спектакль показал, что в скетчах Штрауса о, казалось бы, пустяковых проблемах «дремлют настоящие мифы наших будней». Бонди не искал в пьесе решения проблем времени и пространства, а подошел к ней с чисто театральной стороны, поставив ее «как комедию актеров, играющих остро, на грани безумия». На первом плане у Бонди не трагические моменты пьесы, а магические и комедийные.

Большое внимание пресса уделяла игре Шварц: «Если в одной из сцен возникало впечатление, что она вот-вот погибнет от отчаяния, а узкая мини-юбка треснет по швам, то в следующую минуту она поражала своей энергией и решимостью превратить размазню в настоящего мужчину» («Шпигель»). «Либгарт Шварц играет сломленную девушку, еще сохранившую наивность, но не чистоту. Все в ней борется, мелодически вздрагивая и трепыхаясь». По мнению критика Андреаса Кильба, постановка Бонди «доказала давно уже имевшиеся подозрения, что Бото Штраус, если воспринимать его строго комедийно, является идеальным бульварным драматургом для высокого современного вкуса» («Театер хойте»).

Сходные мотивы, но совсем иначе развивал Патрис Шеро, у которого что ни сцена, то законченный этюд со своими собственными шумами и музыкой. «Весело, шутя, Шеро показывает ежедневный ад, сартровские „Закрытые двери“, делая это с истинно французской легкостью, не имеющей ничего общего с легкомысленностью, — писал критик „Зюддойче Цайтунг“ Бернд Зухер. — Волшебный театр абсурда реагирует на текст, который был неправильно воспринят в Вене как реалистическое описание буржуазного общества. Шеро же понял, что Штраус вовсе не хотел поднести к лицу современников зеркало. Он преподнес им кривое зеркало. Люди в нем не больше чем смешные пугала… Все они не такие, как мы. Они хуже, и от этого хуже вдвойне. Но мы были бы как они, если бы Мария Штойбер позвонила в дверь. Нас застали бы врасплох, и мы должны были бы ответить на вопросы, которых нам никто не задает».

Премьера в Новосибирском театре «Красный факел» состоялась 4 марта 1995 г. (режиссер Олег Рыбкин, художник Илья Кутянский, в роли Марии Штойбер — Лидия Байрашевская). «Время и комната» — действительно спектакль о поисках XXI века, — писала «Молодая Сибирь»… — «Последний писк», который чутко уловил режиссер, заключается в изменении взаимосвязей между традиционным и авангардным, в восприятии авангарда как почти классической нормы. В отличие от абсурдистского авангарда 50–60-х, с демонстративной холодностью памфлетировавшего реальность, сегодняшний авангардист Штраус выглядит почти «позитивистом», ищущим реабилитированному Слову надежное пристанище, достойный момент для «смысловой остановки». По словам другого обозревателя, спектакль для элитарного театра, построенный на «драматургии непривычной, неоднозначной, на иррациональном восприятии мира», оказался зрелищным и занимательным для любой категории зрителей. «Лукаво определение жанра спектакля — „умная комедия“. Нет ничего смешного в том, что люди хотят понять друг друга — и не могут, пытаются приблизиться — но что-то мешает сделать последний шаг, стараются соприкоснуться — но руки упираются в невидимую стену, мечтают любить — но расстаются, не заметив, что давно уже любимы».

Блокатор — препарат с антипсихотическим действием для больных, склонных к аффективным реакциям.

Диана (Артемида) — одно из важнейших божеств Древней Греции, дочь Зевса и сестра Аполлона, согласно римской мифологии, — Богиня охоты и деторождения. Синоним неприступной девственности.

Эктоплазма (биолог.) — межклеточная жидкость.

Фемарн — остров на Балтийском море между Кильской и Любекской бухтами, отделенный от суши 1500-метровым проливом с мостом.

Медея — волшебница греческих мифов, дочь колхидского царя Ээта и жена Ясона. Миф о Медее был разработан Еврипидом. Будучи изгнанным, Ясон решил жениться на дочери коринфского царя Креусе, однако та сгорела заживо, получив от Медеи волшебное одеяние.

Граппа — итальянская высокопроцентная водка из виноградных выжимок.

Премьера состоялась 19 июля 1996 г. в Мюнхенском Каммершпиле. Режиссер Дитер Дорн, художник Юрген Розе. В роли Одиссея — Бруно Ганц, Пенелопы — Гизела Штайн. Восемь месяцев спустя пьеса была поставлена в Берлине Немецким театром (режиссер Томас Лангхофф, в роли Одиссея — Дитер Манн, Пенелопы — Маргит Бендокат). Здесь же состоялась необыкновенно широкая и острая публичная дискуссия о постановках так называемых современных «драм о царях», созданных Бото Штраусом и Петером Хандке.

Впоследствии «Итаку» ставили во Франкфурте, Дрездене, Альтенбурге и Гере.

Критиками журнала «Театер хойте» пьеса была признана второй лучшей пьесой сезона. Резонанс вокруг премьеры определялся острейшей дискуссией вокруг опубликованного тремя годами раньше в журнале «Шпигель» эссе Бото Штрауса и лавиной нападок на драматурга. Накануне в прессе появились слухи, что в новой пьесе варьируются «спорные», «антидемократические» тезисы упомянутого эссе, обсуждались отдельные реплики и даже слова из предусмотрительно не публиковавшегося автором до премьеры текста драмы (типа Wehrkraft, т. е. обороноспособность, заимствованного из лексикона национал-социалистов). Напряженность усилилась еще больше, когда появились сообщения, что Хельмут Грим якобы по этой причине отказался от роли Одиссея и что вместо него будет играть давний знакомый Штрауса по Шаубюне Бруно Ганц. На премьеру прибыло более сотни обозревателей. Берлинская «ТАЦ» истолковала пьесу как призыв «положить конец господству посредственностей». Другой критик обнаруживал под покровом мифа, жестоких сцен о наказании женихов проявление враждебности к иностранцам и даже оправдание современных войн.