Леонид Леонов - Избранное

Голос Таланова. Я подержу под руки пока… Освободи диван, Демидьевна!

Голос Анны Николаевны. Ничего, милочка, ничего. Здесь их нету… успокойся.

Пятясь и не сводя глаз с Аниски , которую сейчас введут в комнаты, появляется Демидьевна .

Демидьевна (причитая) . Махонька ты моя, звё-оздочка, потушили тебя злые во-ороги…

Горе её бесконечно.

Конец первой картины

И вот переселение состоялось. Теперь жилище Таланова ограничено пределами одной комнаты, заваленной вещами: ещё не успели разобраться. Вдоль стен наспех расставлены кровати; одна из них, видимо, спрятана и за ширмой. Весёленькая ситцевая занавеска протянута от шкафа к окну, закрытому фанерой. В углу, рядом со всякой хозяйственно-обиходной мелочью — щётка, самовар, ещё не прибитая вешалка, — стоит разбитый, вверх ногами, портрет мальчика Феди. Поздний, по военному времени, час. У Фаюнина передвигают мебель, натирают полы: торопятся устроиться до ночи… Только что закончилось чаепитие на новом месте. Присев на тюк возле стола, Анна Николаевна моет посуду. Таланов склонился над книжкой журнала.

Таланов (откладывая книгу) . Так рождается новая область медицины: детская полевая хирургия!

С фаюнинской половины слышен визгливый голос Кокорышкина: «Краем, краем заноси… Люстра, люстра! В ноги надо смотреть…» Треск мебели, жалобный звон хрустальных подвесок, что-то упало и покатилось. «Мильонная вещь, деревенщина!» Какой-то огромный предмет протаскивают за открытой дверью. В жилетке, с перекошенным лицом, влетает, обмахиваясь картонкой, Кокорышкин , произносит: «Упарят они меня нынче. Откажуся, откажусь… Капусту стану садить!» — и исчезает. Таланов идёт закрыть дверь, но и после сюда сочится брань и скрежет; кажется, нечистая сила переставляет там стены с места на место, а на матовом стекле появляются размахивающие руками силуэты и тени фантомов, занятых благоустроением фаюнинского уголка.

Таланов. Помяни моё слово: съест Фаюнина наш Кокорышкин. В гору пошёл!.. Ну, спать пора, Аня, поздно.

Анна Николаевна. Надо ещё Ольги дождаться. (Вдруг.) Как ты думаешь, зачем сюда приехал Фёдор?

Таланов. Не надо о нём, Аня. Мы похоронили его ещё тогда, три года назад.

Анна Николаевна. Да. (обычным голосом) . Не пора давать лекарство?

Таланов. Через десять минут.

Анна Николаевна. Через десять минут уже нельзя ходить по улицам, а Ольги ещё нет.

Таланов. Открыла бы дверь на всякий случай.

Анна Николаевна. У неё есть ключ.

На кухне хлопнула дверь.

Легка на помине.

Рванув на себя дверь, вся в снегу вошла Ольга . Стоя к родителям спиной, она отряхивает шубку за порогом. Так удаётся ей скрыть одышку от долгого бега.

Ольга (еле переводя дыхание) . Кажется… я опять опоздала к чаю?

Анна Николаевна. Чайник ещё горячий. Пей. Что на улице?

Ольга. Снег идёт… вьюга. По двору на ощупь шла.

На стекле сгущается силуэт Кокорышкина, потом входит он сам. Ольга делает вид, что не замечает его.

Жалко часовых в такую ночь!.. Вам что-нибудь нужно, Семён Ильич?

Кокорышкин. Метёлочки у вас не найдется? Пыль обмести.

Ольга. Конечно. (Она подаёт ему щётку.) И вообще, если что-нибудь потребуется… Устраиваетесь?

Кокорышкин. Расставляемся. Все фаюнинские вещи разыскал. Стол письменный в исполкоме, буфет из детских яслей вырвал… Бесстрашно по улицам ходите, Ольга Ивановна!

Ольга. О, у меня ещё семь минут в запасе, Семён Ильич.

Голос Фаюнина: « Симе-он!»

Кокорышкин. Несу-у… (Проникновенно и с намёком.) Ну, на новом-то месте приснись жених невесте!

Он убегает, Ольга прикрывает за ним дверь.

Анна Николаевна. Я даже не знала, что его зовут Семён Ильич. Что же ты стоишь? Садись, пей чай, раз пришла.

Ольга (неуверенно) . Видишь ли… я не одна пришла. Такое совпадение, знаешь. Я уже во двор входила, гляжу, а он бежит…

Таланов. Кто бежит?

Ольга. Ну, этот, как его… Колесников! А с угла патрульные появились. Я его впустила…

Родители не смотрят друг на друга: каждый порознь боится выдать то, что знает об Ольге.

Он уйдет, если нельзя. Он минут через шесть… или десять… уйдёт.

Таланов. Так зови его. Где же он сам-то?

Ольга. Видишь ли... он ранен немножко. Пуля случайно задела. Пустяки, плечо…

Таланов быстро уходит на кухню.

Мамочка, ничего не будет. Папа перевяжет ему, и он уйдёт… домой. Я так прямо ему и сказала… Он понимает.

Анна Николаевна. Посмотри мне в глаза, Оля. (Она приподняла за подбородок её опущенную голову.) Ты у нас смелая и честная девочка, но ты… последняя. Фёдор не вернётся. Отец стар. Несчастие убьёт его.

Ольга порывисто целует её в лоб. Таланов впускает Колесникова . Он в той же меховой, уже потрёпанной куртке, небритый и безоружный, рука бессильно висит вдоль тела.

Что с ним?

Таланов. Сейчас посмотрим. Оля, воду и тазик. За ширму. Стань у двери, Анна.

Беззвучная стремительная суета. Все на своих местах.

Пройдите сюда, на кровать.

Колесников (идя за ширму) . Как нескладно всё получилось. И спать вам не даю, да и нагрянуть за мною могут. Снег бы не подвёл!

Таланов. Придумаем что-нибудь. Снимайте ваш камзол.

Сцена пуста. Дальнейший разговор происходит за ширмой. Льётся и булькает вода. Таланов моет руки.

Снимите совсем. Помоги, Ольга. Не торопитесь, вытяните руку…

Треск разрываемой ткани.

Здесь больно?

Колесников. Немножко… Тоже нет, только ноет. А как странно всё это, Иван Тихонович! (Его интонация меняется в зависимости от болезненности той стадии, в которой находится исследование и перевязка раны.) Я говорю, как странно: восемь лет мы работали с вами вместе. Я вам сметы больничные резал, дров в меру не давал, на заседаниях бранились. Жили рядом…

Он замолк. Упали ножницы.

Таланов. Спирт. Потерпите, сейчас закончим. Выше, выше… Бинт.

Потом из молчания снова возникает голос Колесникова.

Колесников. И за всё время ни разу не поговорили по душам. А ведь есть о чем. Нет, теперь не больно… И сколько таких неопознанных друзей у нас в стране. Мы были суровы и забывали слово нежность.

Таланов. О нежности потом. Пока всё. Утром ещё посмотрим. Где мы его положим, Аня?