Александр Селин - Гюнтер Шидловски

Мастер. – Ну, если мокро, значит, недавно был дождь. При чем тут место? Привыкайте, привыкайте, Пфлюгер. Кстати, Шидловски вообще считал, что плохих мест не бывает. Когда у одной семьи не оказалось средств, чтобы поместить человека на территории, Гюнтер улыбнулся и сказал: «Ничего страшного. Я сделаю это в болоте. Да так, что вы и не почувствуете, что это болото». Он дождался дождя. Они часты в наших местах. Достал на всю процессию изящные высокие сапоги, черные зонты и рулоны с пленкой и опустил саркофаг в болото. И в каком месте! Среди настоящих болотных лилий! Мало того, что это безумно красиво, представляете, какая получилась экономия! Более того, место стало престижным. А через год даже приносило прибыль. Специалистов из Бельгии теперь оттуда просто не выгонишь. Вот вам пример, как можно сработать с обыкновенным болотом.

Пфлюгер. – Все равно очень мокро, Мастер.

Мастер. – Прекратите хныкать, Пфлюгер, если хотите продолжать обучение.

Пфлюгер. – А нет ли книг? Ну, скажем, специального манускрипта, про который мы не знаем, а Шидловски знал. Я хочу все-таки понять…

Мастер. – Пфлюгер! Мой бедный Пфлюгер. Лучше запоминайте то, что я вам говорю. Из уст в уста! Из уст в уста! Вот как дается эта Наука. Ну сами подумайте, как можно прикосновение поместить в манускрипт? Это очень трудно. Это все равно что сыграть на свирели вздох отходящего человека или выбить чеканку о запахе черных фиалок. Более того, это глупо и безнравственно! И если ты сидишь, скажем, на плюшевом кресле, то чем, скажи мне, чем, чем ты почувствуешь, что под тобой первоклассный плюш? Задним местом?! Это к какому такому измерению – заднее место? Ты смеешься надо мной, Пфлюгер. Вот. Вот как чувствуют плюш! (Начинает трогать Штаубе, который лежит поверх Дица и Пфлюгера, при этом глядит куда-то вдаль.) Вот. Со всех сторон. Здесь работает все. Руки. Глаза. Дыхание.

Диц. – Все четыре измерения!

Мастер. – И не только! А с кресла надо встать! Если бы Гюнтер Шидловски рассиживался в креслах, он никогда, слышите, никогда не овладел бы и сотой долей своего искусства. А вы задницей на плюш! Вы смеетесь надо мной, Пфлюгер! Встаньте с кресла! Встаньте, вам говорят! Штаубе, освободите его. Пусть встанет.

Штаубе освобождает. Пфлюгер встает.

Как объяснить ваше поведение? Ваш идиотский смех?! И где? Вы вообще понимаете, где мы с вами находимся? Ну-ка, повторяйте. Баумштайн!

Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Баумштайн!

Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Громче! Разве он вас услышит, когда я едва улавливаю всего лишь второе измерение. Стыдитесь, Пфлюгер!

Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Сейчас я отчетливо услышал «Б», а «штайн» потерялся. Еще!

Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Ну?

Пфлюгер. – Клянусь, я не смеялся, Мастер!

Мастер. – Как мне в это поверить? Ну?

Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Вы лжете в лицо всем нам троим, Пфлюгер! Ну-ка, я посмотрю вам в глаза. (Поворачивается, глядя как бы в глаза Пфлюгеру. На самом деле не в глаза.)

Диц. – Я готов подтвердить слова Пфлюгера, Мастер. Он действительно не смеялся ни сейчас, ни часом раньше. Он даже не улыбался со вчерашнего вечера. Хотя причина была.

Мастер. – Что была за причина, Диц?

Диц. – Смешной случай.

Мастер. – Рассказывайте, рассказывайте все как на духу, у нас слишком мало времени.

Диц. – Смешной случай, Мастер. Разве можно в таком месте?

Мастер. – Вы мои ученики или бродяги? Если бродяги, уезжайте в Бельгию! А если ученики, то я должен знать о вас все, до самой мелкой подробности. Рассказывайте, Диц, четко и коротко.

Диц. – Дело было в Гольденхаузене… Ну, в. общем, все было готово. Четное число гвоздик…

Мастер. – Хорошо.

Диц. – Две линии провожающих…

Мастер. – Так.

Диц. – Несколько пожилых людей в начале прохода… по завершении прохода скрипачи…

Мастер. – Грамотно.

Диц. – Ну, и представляете, Мастер… Ну… В общем, понесли головой вперед.

Мастер (смеется) . – Не может быть! Ха-ха! Выдумка! Каламбур!

Диц. – Это факт, Мастер. Слишком много очевидцев. Ведущий дело сразу после того как опустили гроб, застрелился. Помощники сошли с ума.

Мастер. – Что ж, этого следовало ожидать. Знал я того ведущего дело из Гольденхаузена. Конченый идиот. Я давно ему предлагал застрелиться. Несколько раз высылал пистолеты… яд, помнится, высылал. Наконец-то подействовало. Все, кажется, встало на свои места. Когда состоится прощание с ведущим дело из Гольденхаузена?

Диц. – Через два дня. Помощникам предложили исправиться. Но они сошли с ума. Как тут быть?

Мастер. – Может, это вовсе не сумасшествие, а прозрение наконец… надо бы мне с ними встретиться. Взялся бы я за эту процедуру, если бы не Баумштайн.

Пфлюгер. – Так в чем же дело, Мастер? Через два дня ведь…

Мастер. – Пфлюгер, мой бедный Пфлюгер. Знаете ли вы, что такое в нашем деле два дня? Если следовать школе Гюнтера Шидловски, то оказаться на месте и приступать надо сразу же, как только остановился пульс. Если хотите сделать картину, а не мазню. Нельзя упускать ни минуты. Вы наблюдали когда-нибудь, друзья, как выкипает молоко? Мы нагреваем его, а оно белое и неподвижное. Нагреваем сильнее – опять никаких изменений… Отвернулся… Ну отвлекся… Раз! И все выплескивается наружу, А вы мне… два дня!

Диц. – Тем не менее, Мастер, город озадачен. Все ищут специалистов… Говорят, привезут из Бельгии…

Мастер (возмущенно) . – Из Бельгии?! В Гольденхаузен?! Позор! Опять из Бельгии. Грязные наемники! Навязчивые навозные жуки! Они только и умеют работать на публику. Интеллигентного человека им в жизни не похоронить… Хотя какой там к черту интеллигент, ведущий дело из Гольденхаузена? Ладно, пусть, пусть похозяйничают бельгийцы. Им-то все равно, над кем работать. Деньги – вот только это их интересует.

Пфлюгер. – Неужели только деньги, Мастер? Я наблюдал один раз бельгийского специалиста, работающего бесплатно…

Мастер. – Ну, рассказывайте, Пфлюгер… Наверняка опять всё было рассчитано на публику. В лучшем случае ваш бельгиец хоронил брата или отца.

Пфлюгер. – Это была женщина.

Мастер. – Ну, тогда жену. Да и то, полагаю, успел поторговаться во время агонии. Не-ет, им решительно все равно, с кем иметь дела и как работать. Что всегда отличало бельгийских специалистов, – формализм, голая схема и отсутствие всякого интереса к предыстории. Об измерениях, объемных представлениях тут и речи быть не может.