Кристофер Хэмптон - Опасный метод

«Дай мне подержать кольцо», — попросила она. Он согласился. Безмятежно улыбнувшись, она бросила кольцо в море. И в тот же миг она исчезла, исчез и галеон, а город медленно погрузился в пучину.

Долгое время он неподвижно сидел на берегу, глядя в море. И в конце концов содрогнулся от рыданий: он понял, что обрек себя на вечное одиночество.

Вот и все. Примерно так.

Мне цвета не хватает, цвета. Насыщенного, ароматного, звонкого. Без него все уныло и серо. Хочу сбежать туда, где много цвета, подальше от этой серости. В южные края. Чтобы не плесневеть на каминной полке Европы. Если можно так выразиться. (Усмехается.)

Давайу едем. Я всегда мечтал увидеть море. Это ведь не может продолжаться до бесконечности? Как по-твоему? То есть… я хочу сказать… как по-твоему, мы сможем уехать?

Господи, руки окоченели.

Пора бежать.

Верлен.Из этой кафешки?

Рембо.Из Парижа, из Парижа.

Верлен.Ну, не знаю…

Рембо.Сколько можно? Этому не видно конца. Стоит ей пригрозить тебе разводом — и ты отправляешь меня домой, а как только тучи рассеиваются, выдергиваешь обратно. Пора уже… ты прости, если… (моргает, сосредоточивается) если употреблю ненавистное тебе бранное слово… принять решение.

Верлен.Ох, решение…

Рембо.Да, именно.

Верлен.Я всегда говорю: решимость и глупость — родные сестры.

Рембо.Это ты так считаешь.

Верлен.Как бы то ни было, она сейчас хворает.

Рембо.Ничего удивительного — ты, наверное, опять подпалил ей волосы.

Верлен (негодующе). Не выдумывай! Последний раз я ее поджег в мае.

(Оба хохочут.)

Это не смешно.

Хохочут.

Рембо.Это печально. (Его смех резко смолкает.) Печально. Твои приступы жестокости всегда чем-то омерзительны.

Верлен.В каком смысле?

Рембо.В них есть грязь. Ты поддаешься им в пьяном угаре. Бьешь Матильду, бьешь меня, швыряешь ребенка о стену — а потом извиняешься и лебезишь.

Верлен.Я не люблю делать людям больно.

Рембо.Вот и не делай. А если не можешь удержаться, делай это хладнокровно и не оскорбляй свою жертву сочувствием.

Молчание.

Верлен.Ты еще не знаешь о моих самых гнусных выходках — я бросался с кулаками на мать и сестер.

Рембо.Впервые слышу, что ты — не единственный сын.

Верлен.У меня были две сестры и брат — в точности как у тебя. С той лишь разницей, что мои умерли.

До моего рождения у матери было три выкидыша; женщина с надломленной психикой, она хранила все три плода в спальне, и что символично — заспиртованными. Как сейчас помню, Николя, Стефани, Луиза — на верхней полке, в огромных банках. Никогда не забуду, как увидел их впервые в жизни, еще мальчонкой. Играл я в спальне и решил спрятаться в шкафу, куда прежде носу не совал, — а там эти здоровенные банки. В потемках я сперва не разглядел, что внутри; пришлось залезть на стул. И тут передо мной предстала троица сморщенных человечков, которые уставились на меня так, будто видели насквозь.

Я понятия не имел, что это такое. Чем-то они были похожи на маринованные сливы, которые у нас подавались к мясу, и потом не одну неделю меня рвало при виде этого блюда.

Зато когда я узнал, что это моя плоть и кровь, они заняли в моей жизни совершенно особое место. По четвергам я следил, как мать протирала их от пыли, и советовался с ними по всем важным вопросам. Правда, толку от них было мало. Их физиономии хранили все то же невозмутимое, непроницаемое выражение, а с годами мне стало видеться в них какое-то обидное высокомерие, насмешливое презрение старших к младшему брату, которое меня задевало.

С возрастом моя неприязнь росла.

Понятно, почему они такие самодовольные, думал я: живут себе в шкафу и в ус не дуют, ни хлопот, ни забот. Но какое они имеют право смотреть на меня свысока только потому, что мне повезло меньше? Когда мать рассказала, с какими трудностями и мучениями произвела меня на свет, я решил, что стал жертвой какой-то чудовищной ошибки и мое место, на самом-то деле, в шкафу, в большой стеклянной банке, где можно вволю предаваться своим мыслям и знать, что в четверг тебя протрут от пыли. «Если бы кто-нибудь из вас выжил, — твердил я им, — мне бы не пришлось мучиться. Это вы во всем виноваты». Довольные собой, они насмешливо, не мигая, таращились на меня сквозь стекло. А я завидовал их спокойствию.

Как-то вечером, пару лет назад, я зверски надрался. У меня была черная полоса, хуже некуда. Время от времени я страдаю жестокими приступами кровавой рвоты, из меня выходят какие-то сгустки, а с ними все дерьмо, которое я годами вливал в себя без оглядки; в тот раз мне стало так плохо, что я хотел только одною — сдохнуть. В такие моменты я и впадаю в ярость. Потому что вещи открываются мне в истинном свете. Распахнул я шкаф, а там Николя, Стефани, Луиза — с умным видом глядят на меня сверху вниз и злорадствуют. Тогда я замахнулся тростью — и перебил все банки.

Молчание.

Рембо.Ну?..

Верлен.Помню, как на меня хлынул спирт; помню, как они нелепо кувыркались за разбитым стеклом, а потом я отключился. На другой день смотрю — стоят рядком, в одинаковых банках; мать помалкивает. Как-то застал я их врасплох и вижу — смотрят на меня с осуждением; а так бы решил, что это все мне померещилось в страшном сне.

Рембо.Трупам нечасто выпадает такая бурная жизнь.

Верлен смеется, подзывает официанта.

Верлен.Два.

Молчание.

Рембо.Ты отвлекся. Уклонился от темы.

Верлен.У нас впереди весь день и вся ночь. Еще успеем наговориться. О чем хотели. О чем хотим.

Рембо.Надо валить отсюда.

Верлен.Я только что заказал нам еще выпить.

Рембо.Из Парижа.

Верлен.Ох.

Рембо.Сейчас лучшее время для отъезда — лето. Будем, как дети солнца, жить языческими радостями. (Улыбается.) Самое счастливое время выпадало мне тогда, когда я сбегал из дому. Бродил по солнечным полям, укрывался под пологом леса, спал в придорожных зарослях, ужинал хлебом с ветчиной и стаканом пива, пока были деньги, а когда оставался без гроша — не особо расстраивался. Дни были на диво долгими, яркими. Впрочем, далеко уйти не получалось. Хотел берегом реки добраться до моря, а то и до Африки, а там — пешком через пустыню. Хотел жары, дикой природы. Но несбыточность желаний зачастую только скрашивала те дни.

Верлен (с едва заметной иронией). Прямо идиллические воспоминания.

Рембо.Ты прав. Куда более идиллические, чем воспоминания о грязной каморке, где я спал, когда ты занимался любовью с Матильдой, и не спал, когда ты занимался любовью со мной.