Еврипид - Ипполит

Ты опроверг отлично обвиненье,
И клятвою ты истину венчал.

Ну чем не волхв и не кудесник? Раньше
Срамил отца, а после гнев его
Смирением уступчивым и лживым
Пытается, как маг, заворожить.

Я одному, отец, теперь дивлюсь —
Изгнанию. Зачем не смерти ищешь?
Будь на твоем я месте, так обидчик
Казнен бы был за честь моей жены.

О, это слишком мягко, сын мой. Казни
Немедленной от нас себе не жди.
Преступнику конец поспешный – милость.
Нет, ты, вдали от родины скитаясь,
Вымаливая хлеб, но будешь жить.
Вот должное преступнику возмездье.

О, небо! Или срока оправдаться,
Или угла покуда мне не дашь?

За Понтом бы – когда бы мог, за гранью
Атлантовой. Ты мерзок мне, пойми.

Как? Без суда? Без клятвы? Без допроса?
И даже без гаданий – приговор?

Письмо – твоя улика, и не нужно
Тут жребия. А птицы в небесах
На этот раз меня не занимают.

О боги! Уст ужели и теперь
Не разрешите мне? Ведь эта клятва
Мне стоит жизни… Нет… я не хочу…
Ведь этот грех мне не вернул бы веры.

О лицемер! Ты изведешь меня…
Вон из дому без всяких промедлений!

Куда ж? О, горе! Кто ж откроет дверь
Изгнаннику с таким ярмом позорным?

А как узнать? И соблазнитель жен
Иным мужьям бывает милым гостем.

Да кто же я?.. Сжимают горло слезы.
Так низко пасть пред миром, пред тобой…

Не поздно ль ты разнежился? Пока
Преступником ты не был – было плакать.

Вы, стены, камни, вы заговорите!
Скажите же ему, что я невинен.

Ссылаешься ты тонко на немых

вот и еще один.

Когда бы сам я встретился с собой,
Над этою бы я заплакал мукой.

Да, сам себе ты был всегда кумир;
Родителей бы лучше почитал ты.

О мать моя… О, горькое рожденье,
Внебрачное! Не дай бог никому.

Гей! Взять его. Вы не слыхали разве,
Что приговор над ним произнесен?

Беда тому, кто до меня коснется.

Душа горит, так сам и изгоняй.

И сделаю с ослушником. Нимало
Его при том, поверь, не сожалея.

Да, решено, и крепко. Есть ли мука
Сильнее той, когда ты знаешь все
И ничего открыть другим не можешь?

Тебя зову, Латоны дочь, милей
Для сердца нет тебя, о дева, ты
Моих охот и спутница и радость!
Закрытый нам и славный город отчий
И земли Эрехтея, говорю
И вам прости последнее. И ты
Прости, моя Трезенская равнина,
Для юных сил твоя отрадна гладь —
Ее глаза в последний раз ласкают…
Вы, юности товарищи, привет
Скажите мне и проводите друга…
Что бы отец ни говорил, а вам
Уж не найти другого, чище сердцем.

Если я в сердце, как боги велики, помыслю,
Муки смолкают и страх;
Но и желание верить в могучую неба поддержку
Тает, когда о делах и о муках раздумаюсь наших.
Вечно – сегодня одно, а завтра другое…
Жребии смертных, что спицы
Быстрых колес [33], там мелькают.

Я у тебя, о судьба, благодатных даров бы молила,
Чуждое сердце забот.
Я не хотела бы видеть глубокую сущность творений,
Но и в потемках коснеть не хотела бы я суеверных.
Солнце хочу я встречать веселой улыбкой,
Благословляя сегодня
И уповая на завтра.

Разум мутится, и нет у сердца крылатой надежды:
Эллады звезда золотая
С неба ее на чужие поля закатилась
Гневною волей отца, —
Глади Трезена родного, от вас,
Дикие чащи, от вас,
Где, золотою звездою венчанный,
Царь с Артемидой за ланью гонялся.

Брызги с копыт и колес взметая, венетские кони
Берегом мчаться не будут;
Залы и портик чертога безмолвны, и струны
Лиры и песни молчат.
Дерева Девы над сочной травой,
Уж не украсит венок,
Но по тебе не одна, что надежду
В сердце лелеяла, дева вздыхает.

Дни мои слезами мука
Ипполитова наполнит,
Жизнь не в жизнь нам больше будет.
Мать, зачем его носила?
Иль затем, чтоб сердце гневом
Против бога запылало?
Вы ж, три сестры, три Хариты, зачем из отчизны
Нашу безвинную радость из отчего дома берете?

Но вижу я из свиты Ипполита
Идущего сюда. Как мрачен он!

Где я царя найду Тесея, жены?
Скажите мне – он во дворце теперь?

Он из дворца сейчас сюда выходит.

Тесей, тебе и гражданам твоим,
И в Аттике, и из Трезена вести
Несу. Они должны вас потрясти.

Какие же? Или одно несчастье
Готовится обоим городам?

Нет Ипполита больше… Хоть и видит
Он солнце, но минуты сочтены.

Как умер он? От мести ли супруга,
Чей дом он, как отцовский, осквернил.

Его разбили собственные кони, —
Проклятие разбило, что к отцу
Ты обратил, седых морей державцу

О, небо! Да, я точно им рожден,
Внимавшим мне из моря Посейдоном.
Но как погиб, скажи мне, этот муж,
Поправший честь и пораженный правдой?

Близ берега, где волны набегают
И плещутся морские, лошадей
Мы чистили и плакали – узнали
Мы от людей, что Ипполита, царь,
В изгнанье ты отсюда усылаешь
И здесь уже не жить ему. Пришел
И сам он следом. С нашей песней грустной
Он и свои соединяет слезы.
Без счета их, ровесников, туда
За ним пришло. Тогда, оставив плакать,
Он нам сказал: “Не надо унывать,
Словам отца повиноваться надо.
Живей, рабы, живее запрягайте:
Трезена нет уж боле для меня”.
И загорелось дело: приказать
Он не успел – уж лошади готовы.
Тут ловко он вскочил на передок
И с ободка схватил проворно вожжи,
Но кобылиц сдержал и, к небесам
Воздевши руки, стал тогда молиться:
“О Зевс, с клеймом злодея жизни вовсе
Не надо мне. Но дай когда-нибудь,
Останусь я в живых иль не останусь,
Чтобы отец мой понял, как он дурно
Со мною поступил”. Стрекало он
Затем приняв, кобыл поочередно
Касается. Мы ж около вожжей
У самой побежали колесницы,
Чтоб проводить его. А путь ему
Лежал, Тесей, на Аргос, той дорогой,
Которая ведет на Эпидавр.
Но вот, когда мы выехали в поле
Пустынное, с которого холмы
К Саронскому спускаются заливу,
Какой-то гул подземный, точно гром,
Послышался оттуда отдаленный,
Вселяя страх, и кобылицы вмиг
Насторожились, вытянувши шеи,
А мы вокруг пугливо озирались…
И вот глаза открыли там, где берег
Прибоем волн скалистый убелен,
Огромную волну. Она вздымалась
Горою прямо дивной, постепенно
Застлав от нас Скирона побережье,
И дальний Истм, и даже Эпидавра
От глаз она закрыла скалы. Вот
Еще она раздулась и, сверкая,
Надвинулась и на берег метнулась,
И из нее явилось, на манер
Быка, чудовище. Ущелья следом
Окрестные наполнил дикий рев…
И снова, и ужасней даже будто
Бык заревел. Как выдержать глаза,
Не знаю я, то зрелище сумели?
Мгновенно страх объемлет кобылиц…
Тут опытный возничий, своему
Искусству верный – вожжи намотавши,
Всем корпусом откинулся – гребец
Заносит так весло. Но кобылицы,
Сталь закусив зубами, понесли…
И ни рука возничего, ни дышло
И ни ярмо их бешеных скачков
Остановить уж не могли. Попытку
Последнюю он сделал на песок
Прибрежный их направить. Но у самой
Чудовище явилось колесницы,
И четверня шарахнулась в смятенье
Назад, к высоким скалы – и тогда
Бык молча следовал за колесницей,
И надвигался он все ближе, ближе…
Вот наконец отвесная стена…
Прижата колесница. Колесо
Трещит, – и вдребезги… и опрокинут
Царь с колесницей. Тут смешалось все:
Осей обломки и колес, а царь
Несчастный в узах повлачился тесных
Своих вожжей, – о камни головой
Он бился, и от тела оставались
На остриях камней куски живые.
Тут не своим он голосом кричит:
“Постойте ж вы, постойте, кобылицы!
Не я ли вас у яслей возрастил?
Постойте же и не губите – это
Проклятие отца. О, неужель
Невинному никто и не поможет?”
Отказа бы и не было. Да были
Мы далеко. Уж я не знаю, как
Он путы сбил, но мы едва живого
Его нашли на поле. А от зверя
И кобылиц давно простыл и след.
В ущелиях ли, где ль они исчезли,
Ума не приложу. Хоть я, конечно,
В твоих чертогах царских только конюх,
Но я бы не поверил никогда
Про сына твоего дурному слову,
Пускай бы, сколько есть на свете жен,
Хоть все повесились и писем выше,
Чем Ида, мне наоставляли гору.
Я знаю только, царь, что Ипполит
Невинен и хороший человек.