Еврипид - Андромаха

Дитя мое, мне трудно похвалить
С троянкою твои поступки. Все же
И этот страх излишний нехорош…
Не так легко, поверь мне, твой супруг
Тебя отвергнет, убежден устами
Коварными и чуждыми. Ведь ты
Не пленница троянская, а знатной
Семьи дитя, с приданым ты взята,
И город твой меж пышных не последний.
Иль думаешь, отец бы потерпел
Изгнание твое? Войди ж в дворец.
Тебе негоже пред чертогом медлить:
Еще увидят – могут пристыдить.

Глядите: путник, сестры, к нам; чужой
Он, кажется, и шаг его поспешен.

Скажите, чужестранки, – это кров
Рожденного Ахиллом и палаты
Царей земли, должно быть, фтийской? Да?

Ты назвал их. Но кто же вопрошает?

Атрида я и Клитемнестры сын,
А именем Орест, и путь лежит мой
К додонскому оракулу [14] К додонскому оракулу – в Додоне гадали по шороху посвященного Зевсу дуба. . Узнать
Горю, жена, достигнув Фтии вашей,
Что сталося с сестрой моей: жива ль
И счастлива ль спартанка Гермиона?
Ее полей не видно из жилья
Орестова, но все ж сестру люблю я.

Сын Агамемнона! В разгуле бурь
Ты кораблю мелькающая гавань…
О, пожалей меня… О, погляди,
Как я несчастна… Эти руки, точно
Молящих ветви, обвились, Орест,
Вокруг колен твоих с тоской и верой.

Ба…
Что вижу я… Обман очей?.. Иль точно
Спартанская царевна предо мной?

У матери одна, и Тиндаридой
Еленою рожденная… О да!

Целитель Феб да разрешит твой узел…
Но терпишь ты от смертных иль богов?

И от себя, и от владыки-мужа,
И от богов, и отовсюду – смерть…

Детей еще ты не рождала; значит,
Причиною страданий только муж?

Ты угадал и вызвал на признанье…

Он изменил тебе… Но для кого ж?

Для пленницы, для ложа Приамида.

Что говоришь? Иметь двух жен?.. О, стыд!

Но это так. Я захотела мщенья…

И женского, конечно, как жена?

Убить ее горела, и с приплодом…

Что ж, удалось? Иль боги их спасли?

Старик Пелей почтил злодеев этих.

Но кто-нибудь с тобою тоже был?

Да, мой отец, – его я вызывала.

И старому он, видно, уступил?

Стыду скорей. Но он меня покинул.

Так… Так… Теперь боишься мужа ты.

Да, он убьет меня, и будет прав.
И что скажу?.. Нет, умоляю Зевсом
Тебя я, предком, нашим: только здесь
Не оставляй меня… Как можно дальше
Меня возьми отсюда. Вопиять,
Мне кажется, готовы даже стены
Против меня… Иль даром ненавидит
Нас этот край? И если только муж
Застанет нас, придя из Дельфов, – жить
Не долго мне. А то так опозорить
Вчерашним нас рабыням он отдаст
И ложе стлать заставит Андромахе…
Но, может быть, ты спросишь: этот грех,
Как он созрел? Мне жены нашептали,
Покою не давали мне уста
Коварные: “Да как ты терпишь это?
Какая-то рабыня, чуть не вещь,
И с ней ты мужа делишь? Герой, нашей
Владычицей, клянусь, что у меня
В чертогах бы не жить ей, коль на ласки б
Законные решилась посягнуть”.
Словам сирен внимала я и, этой
Лукавой сетью их ослеплена,
Дорогу потеряла. А чего
Мне, кажется, недоставало? Мужа,
Вишь, сторожить задумала. У нас ли
Не золото? Не царство? А пошли
Мне бог детей, они – цари; отродье ж
Троянкино – моим почти рабы…
Нет, никогда, о, никогда, готова
Сто раз я повторить, не должен муж,
Коль разума он не лишен, гостей
К жене пускать из женщин… Нехорошим
Они делам научат молодую.
Ту в счастии гордыня обуяла;
У той – разлад, и хочется найти
Товарку ей в несчастии; те просто
В дела чужие вмешиваться любят.
От этого и в семьях нелады…
Решетками ль, засовами ль, искусством,
Но охранять нас надо… Нет добра
От наших посетительниц, лишь горе!

Ты распустила слишком свой язык
И, женщина, на женщин. Гнев понятен
Отчасти твой… Но так чернить недуг,
Коль он в природе женской, не тебе же.

Мудрец то был, кто смертным наказал
В чужих делах лишь очевидцам верить.
Я раньше знал, что не добро у вас,
И про вражду твою с троянкой слышал
И зорко я следил, смиришься ль ты
Иль с пленницей покончишь и отсюда
Отчалить пожелаешь, в страхе мужа.
И вот я здесь, жена… не потому,
Чтоб приглашала ты меня. Я думал:
Тебя увижу я, желанья слово
Слетит невольно с уст – оно ж слетело, —
И увезу тебя. Ведь ты – моя,
А если с ним живешь ты – тут отец
Виною твой безвольный… Обручил
Он нас с тобой задолго до похода,
Но изменил, чтоб обещать тебя
Ахиллову отродью, если Трою
Разрушит он. Когда вернулся сын
Пелидов, я, оставив Менелая.
К сопернику пошел; я умолял,
Чтоб от тебя он отказался. “Надо, —
Я говорил, – жениться на своей
Оресту, где иначе ложе сыщет?
И счастье, – я сказал ему, – и дом
Изгнаннику закрыты”. Но, глумяся,
Он укорял меня, что я палач,
Убийца матери и что добыча
Дев-мстительниц с кровавым взором я.
Придавленный домашнею бедой,
Страдал я молча, хоть и горько было
Мне потерять тебя… и я ушел…
Но жребий твой теперь переменился,
И терпишь ты… Я увожу тебя
И передам отцу о Гермиона…
Ведь узы крови властны; ничего
В беде нет лучше друга и родного.

В руках отца мой брак – не мне решать,
С кем разделю его… Но все ж не медли,
Возьми меня отсюда. Неравно
Вернется муж, – или Пелей, разведав
Про мой побег, погоню снарядит.

Иль старика бояться? А Пелидов
Не страшен сын. Обид я не забыл,
И он теперь такой опутан петлей
Из этих рук, что разве смерть одна
Распутает ее. Тебе не буду
Рассказывать заранее. Но высь
Дельфийская увидит месть готовой…
Мои друзья коль слово сдержат, там
От матереубийцы он узнает,
Что заключил с его невестой брак
Не должный он. То мщенье, о котором
За смерть отца он к Фебу вопиял,
Откликнется ему. Дельфийца даже
Раскаянье не тронет, и царя
Накажет бог… И по его он воле,
И от коварных слухов, мною там
Распущенных, погибнет злою смертью —
Мучитель твой. Его я научу
Не презирать моей вражды. А боги
Своим врагам гордыни не спускают:
Они дотла их разрушают дом.