Владимир Сорокин - Занос

— Первое марта, а так метет… — Станислав глянул в окно машины, покачал красивой, с ранней проседью, головой.

— Завтра еще больше навалит. Обещали… — крепкошеий водитель в серебристо-сером костюме кивнул злобно и доброжелательно.

— Мда… супрематизм… — пробормотал Михаил, щурясь на проносящиеся мимо заснеженные подмосковные поселки.

— Что? — повернулся к нему рядом сидящий Станислав.

— Так, ничего… — нервно улыбнулся Михаил. — Просто слово с утра привязалось.

— Какое? — изогнул черную, густую бровь Станислав.

— Супрематизм.

— Почему — супрематизм?

— Просто так… — Михаил вздохнул, шлепнул Станислава по коленке. — Я дико рад тебя видеть! Так хорошо, что все обошлось. И рад за тебя, очень. Мы с Натой думали, что…

— Это все думали! — белозубо засмеялся Станислав. — Обо мне все всегда почему-то думают трагически! В сослагательном наклонении!

— Стас, мы так тогда переживали, это был такой удар для всех, Ната все время плакала…И Тимур, и Бахирев, все, для всех это было просто…ну, шок прямо…

— Все обошлось, Миша. Жив, пьян и нос в кокосе… Нервничаешь? — Станислав накрыл его прохладную, узкую руку своей широкой и всегда теплой ладонью.

— Ну… — пожал плечами Михаил и рассмеялся. — Все вместе как-то…много всего сразу. И ты, и это…

— Нервничай, нервничай! Это хорошо. Обновляет кровь.

— Слушай, Стас, — решительно вздохнул Михаил, — а может все-таки…

— Даже и не думай, — Станислав ткнул его кулаком в бедро.

— Нет, ты не дослушал…

— И не дослушаю! Все, вопрос закрыт.

— Да я же не против, но давай…

— Отбой! Отговорила роща золотая. Stop looking back, baby.

— Да я за! Вопрос не в этом, ты хоть выслушай меня. Ведь двенадцатого будет корректней. И проще, и правильней…

— Закрыт вопрос, Миша. Как говорил товарищ Ленин: промедление, батенька, смерти подобно. И хватит, все. Тсс… — Станислав приложил палец к своим полным чувственным губам с узенькой, тщательно подровненной полоской усов. — Со спиной как у тебя?

— Ну… — утвердительно покачал плечами Михаил.

— Подкачался?

— Just a little… — наморщил лоб Михаил.

— Вот и ладно.

Трогая усы, Станислав отвернулся в окно.

Три массивные черных джипа неслись по белому от снежной пурги Можайскому шоссе, по разделительной полосе, обгоняя частые машины, прочь от Москвы, вслед за юркой серо-голубой милицейской бмв с проблесковым маячком на крыше. Метель клубилась и стелилась под колеса.

Минут пятнадцать ехали молча, потом бмв свернул налево, джипы последовали за ним. Кортеж доехал до шлагбаума с двумя солдатами, стоящими в белых полушубках, с автоматами и рациями под заносимым снегом навесом. Солдат громко назвал номера джипов, рация разрешительно прохрипела. Другой солдат открыл шлагбаум. Дорога пролегла через вековой еловый бор и вскоре уперлась в зеленый металлический забор с зелеными стальными воротами. На воротах золотился герб России. Ворота плавно поползли в сторону, открывая шлагбаум, за ним такую же, но уже свежерасчищенную дорогу, и деревянный домик-КПП с окошком, телекамерами и лейтенантом милиции на крыльце. Шлагбаум сразу же поднялся. Бмв, проехав шлагбаум, резко свернул и встал на стоянку рядом с КПП, выключив маячок. Джипы тронулись дальше, но не успели проехать с пол-километра, как вдруг заснеженный бор расступился, открывая вид дивной красоты: посреди широкой, ровной, устланной снегом и окруженный вековыми елями поляны возвышался громадный, затейливый деревянный шатер на четырех могучих столбах. Островерхая четырехскатная крыша его, устланная драницей, дотягиваясь коньком почти до макушек старых елей, размашисто текла вниз и у скатов плавно изгибалась вверх всеми четырьмя углами. Под шатром, строго по центру располагались еще два таких же по форме шатра, один меньше другого, накрывающие друг друга. Под малым шатром темнела небольшая фигурка, похожая на вставшего на задние лапы медведя. Издали она выглядела совсем крошечной под этими тремя размашистыми крышами. Снежная пелена клубилась в вышине над главной крышей, завихрялась вниз по изогнутым скатам, ниспадала и, кружась, норовила затечь под этот громадный шатер. Старые, почти черные ели сурово и торжественно обстояли поляну. В бору, в мешанине заснеженных еловых лап еле различалась простая русская бревенчатая изба с голубенькими наличниками на окошках.

Сбавив ход, джипы стали медленно подъезжать к величественному сооружению. С каждым метром они словно уменьшались рядом с этой громадиной, а подъехав и остановившись, и вовсе словно превратились в три игрушечные детские машинки.

Михаил неотрывно смотрел на сооружение, которое уже не помещалось в окне джипа. Станислав в это время щурился на свой iPhone, отключая его:

— Ну, и как тебе?

Михаил, опустив окно, высунул голову наружу:

— Круто.

Быстрые хлопья снега тут же упали на лицо, но он не обратил внимания.

— Мда… — он покачал головой, улыбнулся.

— Высокий, а? — гордо улыбнулся Станислав. — Тридцать два метра.

— Ёптеть…

— Размах! — шлепнул Станислав его по коленке. — Ладно, закрой, простудимся.

Михаил закрыл окно. В редких волосах его виднелись снежинки.

— Нет, ну я не думал… — возбужденный взгляд его уперся в аккуратный затылок водителя.

— И не надо думать, Миша, — Станислав достал красивый носовой платок, резко высморкался, глянул в окно. — Ага. Идет чистый человек.

Все уставились в окна машины.

От избушки по расчищенной дорожке через пургу шел человек. Он явно никуда не торопился, двигался равномерно, опираясь на посох, не обращая внимания на кружащийся вокруг него снег.

«Игумен…» — подумал Михаил.

Неспешно человек дошел до джипов и встал шагах в десяти от них. Он был высок, полноват, с непокрытой головою, на которой шевелились от ветра кудрявые, спутанные черные волосы. На плечи у него была накинута долгополая шуба черного меха. Крепкая рука опиралась на медный посох.

— Пора, Михаил Андреевич, — серьезно произнес Станислав.

Они вылезли из машины.

Станислав взял Михаила за руку и медленно подвел к человеку с посохом. Едва Михаил увидел его лицо, как сразу понял, что человек этот слеп. Лицо его было необычным: бледное, одутловатое, с мешками под белесыми, невидящими глазами, с гладким бледным и спокойным лбом мыслителя и отшельника, с массивным угреватым, упрямым носом аскета и нелюдима, с большим и тоже упрямым, бледногубым ртом, обрамленное клочковатой черной бородой, но при этом безусое, с копной спутанных, давно не мытых, курчавых, смоляных волос, полных набившегося в них снега. В лице этом было достаточно и от монаха и от цыгана, и от разбойника. Было в нем и что-то затаенное, страшное, непредсказуемое. Долго смотреть в это лицо было трудно. Как и многие слепые, человек с посохом держался слишком прямо, слегка задирая голову, отчего казался еще выше, а росту он был солидного.