Татьяна Доброхотова - Такая карма

Мы жили в безобидной и никому особенно с формально-политической точки зрения не интересной стране, так далеко от начальства и проверяющих, что могли себе позволить некие послабления, нигде больше невозможные. Отец занимался своими делами, а мама, чуть осмотревшись вокруг, не поверите, почувствовала интерес к бизнесу. У нее появился маленький ювелирный магазин. Сначала она очень боялась, что опять подставит мужа, поэтому оформила лавку на индуса и тщательно скрывала все от своих знакомых и коллег отчима. Но постепенно поняла, что все русские чем-то таким занимаются тоже, просто об этом не принято говорить. Тогда она вздохнула с облегчением и даже придала своей торговле некий международный размах. Предлагала при случае украшения посольским дамам из других стран, а приезжая изредка в Москву, оставляла своим подругам целые сумки вещиц попроще, для продажи там.

Мама тогда просто влюбилась в затейливые ювелирные штучки, сделанные местными мастерами, и сама с удовольствием носила их. Помню, уже через год она, подобно индийским женщинам, вся была просто увешана золотыми украшениями. В каждом ухе у нее были четыре сережки, и даже некоторое время, тоже подражая индианкам, пыталась носить кольца на пальцах ног. Я помню, мы с отцом смеялись, как неуклюже мама вдруг стала ходить. У местных дам это была бижутерия, а у нее – настоящие брюли. Эти кольца постоянно спадали и у индианок, и у мамы. Потеряв два-три кольца, мама перестала экспериментировать.

Тогда она обратила свой взгляд на нас с отцом. Теперь на каждый праздник она дарила золотые поделки нам. Через несколько лет у каждого собралась приличная коллекция зажимов для галстуков, печаток, запонок, цепочек. Папа изредка еще надевал что-нибудь из этого великолепия при подходящем случае, а у меня все просто лежало кучей в отведенном для этого ящике письменного стола, побрякушки меня никогда не волновали. Но я каждый раз вежливо благодарил маму за очередной подарок. На мое пятнадцатилетие она подарила изумительный браслет: тяжеленный, старинной работы, с двенадцатью крупными бриллиантами. Два тигра сплелись в смертельной схватке. Браслет был сделан так тщательно, что видны были даже зубы, вонзившиеся в шкуру противника. Для мамы его отреставрировали, тогда же на замок была подвешена крошечная буква «А», тоже усыпанная бриллиантовой пылью. В этот раз мама настаивала, чтобы я постоянно носил подарок. Во-первых, потому что красиво, во-вторых, мои одноклассники ходят с украшениями, она сама видела. А в-третьих, этот браслет волшебный, он обязательно принесет мне удачу. Я, конечно, сопротивлялся, но мама просила, и я быстро привык, уже не замечая своего украшения. Мамины заработки позволили нам устроиться удобно, даже с некоторыми излишествами.

У меня была личная служанка, пожилая индианка, которая просто любила меня, как принято там обращаться с детьми, а не старалась воспитать или научить чему-то особенному. Она вкусно кормила, наряжала, провожала и встречала из школы, пела странные, ни на что не похожие песни, когда я болел. Эти песни были красивыми и волнующими, как сказки. В них рассказывалось о старинных героях, что вместе с богами, совершали ратные и человеческие подвиги. Женщины всегда в этих сказаниях были красивы и скромны, а мужчины храбры и предприимчивы. Но больше всего мне нравилось слушать преданья о деяниях богов. Индийские божества были так разнообразны и не похожи друг на друга, и столько удивительных вещей приписывалось им, что я слушал, открыв от удивления рот, как пятилетний.

В посольскую школу я отходил только год, а потом родители, тоже, наверное, что-то нарушая, перевели в дорогую, частную, только для мальчиков. Там учились дети богатых индусов и несколько английских и американских мальчишек, их родители тоже работали в Дели. Через полгода я уже прилично болтал на английском и хинди. Помню, недалеко от входа в мою школу часто стоял нищий, собирающий подаяние. Невысокий, темнокожий, уже в возрасте. Мы видели его там почти каждый день, год за годом, пробегая мимо. Он всегда улыбался и кричал нам вслед пожелания хорошего дня. Иногда, если у меня оказывались с собой деньги, я давал ему, и он сразу собирался и уходил, даже если было раннее утро, еще до занятий. Мне очень хотелось узнать, почему он так делает. Как-то я набрался смелости спросить.

– Мне нужен доллар на день, – ответил он, – чтобы прокормить свою семью, а ты мне как раз столько и даешь, поэтому я ухожу.

– Но… ты же можешь постоять еще, сейчас совсем рано, ты соберешь больше денег для своей семьи.

– А зачем? Теперь у меня есть доллар, и есть свободный сегодняшний день, который я могу провести так, как мне хочется. Мне больше ничего не нужно.

Я тогда не понял его объяснения, а сейчас думаю, этому нищему было доступно то, что часто не по карману самым богатым людям – прожить свой день как хочется. Мало кто может похвастаться, что у него часто бывают такие дни.

Мои родители тоже, наконец, успокоились тут, где жизнь текла неторопливо и размеренно по правилам, заведенным еще много сотен лет назад. Они почти забыли глупое происшествие в брюссельском поезде, через несколько лет уже искренне полагая, как положено у индуистов, что это дхарма, их собственная, индивидуальная судьба, привела их таким извилистым путем сюда, где они, наконец, стали счастливыми. В семьдесят первом году у меня появилась сестренка Маша, дома мы называли ее на индийский манер, Маниша.

Ей всего пять лет, это очень мало, она помнит, какой беспомощной и крошечной чувствует себя тогда. Она стоит посредине огромного чужого двора, битком набитого детьми. Все вокруг старше ее по возрасту, носятся по своим делам, прыгают, догоняют друг друга, ругаются за игрушки, орут так, что у нее закладывает уши. Ужасно страшно. Их только что привезли из другого детдома, находящегося за тысячу километров отсюда. Там у нее была любимая повариха, тетя Настя, к которой можно было прокрасться незаметно, вечером, когда уже все убрано после ужина, и тетя Настя обязательно угостит чем-нибудь вкусненьким: яблоком, ириской, или сыпанет в кармашек ее фартука черные, густо посоленные сухарики, иногда еще горячие, только что вынутые из духовки. Тепло чувствуется даже через фартук и байковое платье под ним.

А здесь она никого не знает, потому всего боится. Вдруг, ей тут будет совсем плохо? Они только что приехали, пацанов увели, а она осталась одна и не спросила, куда нужно идти. Вокруг собираются незнакомые ребятишки. Они рассматривают ее как в зоопарке, но она знает, что сейчас будет, уже ученая. Пока они просто перешептываются и хихикают, но вот, начинается:

– Чернявка, негра, обезьяна! Вы только посмотрите на нее, уродина!