Серж Брусов - Эклиптика

Зафиксировав взгляд на бордюре, отделяющем тротуар от дороги, мне с трудом удается избавиться от абстрактного наваждения.

Достигнув, наконец, площади Киевского вокзала, я без особого удивления, но с огромным интересом фиксирую отсутствие гигантского торгового центра, вместо которого разбит сквер. Деревья в нем, как и те, что я видел ранее, совсем молодые и высажены не раньше, чем два-три года назад. Сквер отделен от вокзала рядом каких-то невысоких построек. Еще несколько строений повыше располагаются на территории самого сквера. Вывеска над входом в одно из них гласит: «Третья фабрика Госкино».

Моё внимание привлекают часы на вокзальной башне, точнее положение стрелок, показывающих четыре часа двадцать пять минут. В этот момент меня снова посещает странное ощущение, как будто бы время здесь искривлено или вовсе стоит на месте. Я оборачиваюсь, быстро отыскиваю в просветах между домов солнце и вспоминаю, что таким же тусклым, предзакатным оно было, когда я только пришел в себя, а с тех пор прошло, как мне кажется, не менее получаса. Учитывая, что сумерки зимой обычно наступают очень быстро, а светило задерживается прямо над горизонтом так, как сейчас, не более, чем на 5—10 минут (эта информация внезапно просто «всплывает» в памяти), вполне можно предположить, что теория об остановившемся мире верна.

Вокруг по-прежнему не слышно практически ни звука. Правда, по мере моего приближения к вокзалу несколько увеличивается тихий низкий шум, обволакивающий слух. Причина, судя по всему, в водах Москвы-реки, русло которой проходит довольно близко от того места, где я нахожусь. В сознании возникает очередное противоречие: как может река шуметь в середине февраля? Она же должна быть затянута льдом, ведь на улице достаточно холодно. Или недостаточно? И почему я не мерзну? Как я вообще одет?

Впервые за всё время пребывания в этом сюрреалистичном месте мне приходит в голову посмотреть на себя. Я поднимаю руки, чтобы взглянуть на них и… ничего не вижу. Затем опускаю взгляд вниз в надежде осмотреть туловище и ноги, но точно также не обнаруживаю ничего.

«Что за…» – пытаюсь сказать я вслух, но улавливаю лишь внутренний голос, проговоривший мысль. Звука собственной речи я не слышу.

Пытаясь не поддаться панике, я начинаю лихорадочно размышлять.

«Это уже переходит всякие границы. Я наблюдаю 50-е годы 20-го века, отлично! Время здесь стоит на месте, ладно, предположим. На улицах нет ничего живого – абсурд, но допустим. Но где же я сам, который видит, понимает и осознает все это??? Ведь где-то я уж точно должен существовать! Я же отдаю себе отчет в том, что я – это я. И хотя совсем не помню даже собственного лица, я осознаю себя как личность, и у меня в голове (при ее наличии, в чем теперь тоже возникли некоторые сомнения) роятся мысли! "Я мыслю, значит я существую". И усомниться в этом невозможно».

Меня охватывает волнение и непонятный, иррациональный страх. Неопределенная внутренняя тревога очень быстро заполоняет разум. Мозг (если хотя бы он остался на месте) судорожно подбирает объяснение-оправдание-версию того, что происходит. Довольно быстро такое предположение находится.

Может быть, всё это – сон? Очень похоже. Действительно, весь этот бред можно списать на метаморфозы, происходящие во время сновидения. Но, в то же время, наблюдаемая картинка – абсолютно живая и натуралистичная, а все события, начиная от «пробуждения» во дворе и заканчивая путешествием к вокзалу – осмысленные, и очень четко укладываются и воспроизводятся в памяти. Во сне, насколько я помню, окружающий мир довольно сильно размыт, а последовательность действий почти всегда нелогична. Наконец, разве не должен я проснуться, как только осознал, что сплю? Обычно, вроде бы, так и происходит: мозг начинает работать быстрее, так, как при бодрствовании, и сон разрушается.

Но Киевский вокзал, сквер перед ним, старые двухэтажные особняки и новые, только что построенные «сталинки» у меня за спиной – всё это остается как есть. Не растворяется, не меняет форму и размеры, не схлопывается в никуда от внезапного пробуждения. Версия о сне тает, как последний снег на разогретом апрельским солнцем асфальте.

Постоянство окружающего мира, вместе с опровержением обнадежившей гипотезы, как ни странно, приносит мне и некоторое успокоение. Я решаюсь исследовать это место, и первое, что я планирую сделать – это буквально начать с себя, а именно – найти какую-нибудь отражающую поверхность и посмотреть в нее.

Окно ближайшего дома прекрасно «отзеркаливает» улицу. К нему я и направляюсь. Только сейчас я обращаю внимание на то, что мое перемещение не является ходьбой или бегом, больше всего, пожалуй, оно вызывает ассоциации с полетом на очень малой высоте. В памяти всплывает воспоминание о компьютерных играх от первого лица, когда при нажатии кнопок «вперед», «назад», «влево» и «вправо» игровой обзор плавно двигался в соответствующую сторону. Оказавшись у окна, я осторожно заглядываю внутрь.

Некоторое время я ждал автобуса на остановке, а затем решил пройтись пешком до следующей, что, впрочем, сразу навело на мысли о бесполезности такого действия: все равно в итоге сядешь на тот же самый автобус. Ехать мне нужно было не очень далеко – транспортом минут пятнадцать, но прогулка на то же самое расстояние могла занять час – полтора.

Я снимал однокомнатную квартиру на западе Москвы, в отдаленном от метро микрорайоне. Не то чтобы это доставляло массу неудобств – перемещаться по земле мне всегда нравилось больше, чем под землей – но определенные трудности возникали. Машины я не имел (да и стремления к ее приобретению – тоже), и добираться до пункта назначения мне приходилось на общественном транспорте. Лана нередко упрекала меня в этом, заявляя, что «настоящий мужик должен передвигаться „на коне“». Я не понимал, перед кем именно и при каких обстоятельствах у мужика (очевидно, жаждущего называться «настоящим») появился столь необычный долг.

Мои родители жили в Подмосковье, относительно недалеко, в небольшом городке километрах в двадцати от столицы. Я оставался с ними до конца университета, пока не начал работать, и ездить каждый день туда-сюда в неизменные часы пик не стало для меня слишком утомительно. Потом я снял квартиру, в которой и жил до сих пор, приезжая в родные края раз или два в месяц. У меня была самая обыкновенная семья, принадлежавшая к заметно увеличившемуся в последние годы среднему классу. Родители, старшая сестра, две кошки дома и японское авто на улице. У отца был свой небольшой бизнес по продаже авто-запчастей, мама работала преподавателем в гуманитарном вузе, а старшая сестра пару лет назад вышла замуж и в настоящий момент находилась в декретном отпуске, ожидая ребенка. Она жила с мужем, но родителей навещала достаточно часто – их квартиры по случайному совпадению оказались в соседних домах. Мы никогда не бедствовали, но если сравнивать нашу семью с семьей Ланы, то нас, наверное, можно было бы назвать нищими.