Елена Степанян - Вильгельм Молчаливый

Снова слышатся крики охотников. Над головами короля и Вильгельма мечется стая чирков. Сокол, падая на них сверху, гонит их дальше.

Король Генрих.Мой план гораздо надежней! Жестче! Но выполнить его можно только в том случае, если наши с Филиппом действия будут полностью согласованы. Иначе нас ждет провал и все, что за ним следует.

Смотрите, что я предлагаю. – Гонения временно прекращаются! Можно дать им письменные гарантии, можно и не давать – сделать вид, что все пошло само собой! Это все детали, не в этом дело! Главное – чтоб они почувствовали безопасность, выползали из нор, куда мы сами их загнали. Затем наступает самое трудное. Знаете, как делается лекарство? Одна лишняя крупинка может превратить его в яд! Так и здесь. Надо отмерить время с точностью аптекаря, чтобы одна лишняя минута не дала им перевеса! Вот в этот промежуток можно использовать вашу инквизицию, пусть только она временно попридержит свой пыл. Пусть составляют списки, пусть выявляют тех, кто еще не примкнул к еретикам, но уже колеблется или просто сочувствует им. – Все, все должны быть уничтожены – без всяких там комедий и судебной волокиты, а решительным ударом, в один день, а еще лучше ночью и непременно в обеих странах сразу! – О-о! Чтоб уничтожить эту язву, надо резать глубоко, глубоко! Чисто! Не то что следа не останется – вспомнить будет нечего! (Переводит дыхание.) Вы что-то хотите возразить, принц?

Вильгельм (медленно). Насколько я понимаю, сир, речь идет о предприятии чрезвычайно обширном по своим масштабам. А в подобных случаях, как известно, резко возрастает число непредсказуемых результатов, чаще всего нежелательных.

Король Генрих.Самые нежелательные результаты, дитя мое, мы получим тогда, когда эти господа сделают с нами то, чего мы не успеем сделать с ними! (Принц молча улыбается.) Ну хорошо, тогда я скажу вам сам! – Подобные предприятия не новы в истории, хотя о них принято не вспоминать. Но те, что помнят, знают, что после таких грандиозных кровопусканий очень сильно увеличивается рождаемость. – Так что не бойтесь! Зарастет! Оглянуться не успеете!

Сокол настигает цаплю и бьет ее клювом изо всех сил. Цапля падает, испуская страшный крик. В воздухе кружатся окровавленные перья. К месту падения цапли бежит сокольник.

Король Генрих и принц выезжают из лесу. Навстречу им скачет всадник – герцог де Монпансье.

Герцог.Сир, я уже не знал, что думать!

Сокольник с мертвой цаплей в руках бежит навстречу королю.

Король Генрих (принимая цаплю от сокольника). Попалась, еретичка!

Полянка – место сбора охотников. Под деревом сидит пышно одетая дама. Все складывают свои трофеи к ее ногам.

Принц Конде (Вильгельму). Что с вами, принц? Вы бледны как смерть!

Вильгельм.Цапличий пух попал мне в горло.

Принц Конде.Вам надо выпить вина! (Вертит свою флягу, она пуста.) Сейчас!

Король Генрих (герцогу де Монпансье). Кузен, предупредите принца Оранского!

Герцог (подходит к Вильгельму). Принц, имейте в виду, что принц Конде – первый еретик во всем королевстве! (Вильгельм знаком дает ему понять, что все будет в порядке.)

Рыцарский турнир. Разукрашенные ложи полны нарядных дам и кавалеров. На арене – схватка всадников, закованных в латы.

Принц Оранский входит в одну из лож.

Альба (удивленно). Что это, принц! Вы не участвуете в турнире? Я-то думал, что вы там! (Указывает в сторону палатки участников.)

Вильгельм.Я нездоров!

Альба (покачивая головой). Молодежь!

На арене.

Герольд.В следующем поединке сразятся Генрих, король Франции, и сир Джон Монтгомери, английский рыцарь!

Зрители наблюдают за поединком. Монтгомери наносит удар копьем.

Король падает на землю.

В ложах. Все в замешательстве. Многие повскакали с мест. Крики – «Как! – Нет! – Не может быть! – Великий Боже!» Всеобщая сумятица нарастает. Слышны рыдания. Ложи пустеют. Принц Оранский уходит последним.

1. Всадник на белом коне выезжает на дорогу, ведущую к укрепленному городу. Ему навстречу во весь опор несутся четверо всадников. Один из них (Людвиг Нассау) опережает других.

Людвиг (размахивая шляпой). Благородные графы Нассау приветствуют принца Оранского у стен его доброго города Бреды!

Два других благородных графа – мальчики четырнадцати и двенадцати лет – подъезжают к ним. С криком «Сдавайтесь, принц!» они вскарабкиваются на его коня, целуют принца, виснут у него на шее.

Вильгельм.Не так-то это просто!

Схватив старшего поперек туловища, он перебрасывает его на другую лошадь. Младший так и остается сидеть позади него, прижавшись к его спине. Последним подъезжает граф Иоганн.

Иоганн.Как я счастлив, что наконец вижу тебя, Виллем! Что мы все вместе видим тебя!

Братья идут по каменной террасе замка. Впереди – Вильгельм и Людвиг, за ними – Иоганн с двумя мальчиками.

Людвиг.Все возмущены до предела! Ни о чем другом уже не говорят! По-моему, надо переходить к решительным действиям. Не станем же мы спокойно смотреть, как инквизиция врывается в дома беззащитных и тащит их на костер! Мы никогда этого не допустим!

Вильгельм.Кто – мы?

Людвиг.То есть как? Все порядочные люди! Все, у кого в груди благородное сердце!

Вильгельм.И много ты уже набрал таких сердец?

Людвиг.Все мои друзья, ваша светлость, полностью разделяют мои взгляды!

Вильгельм.А как вы собираетесь воздействовать на тех, кто не разделяет ваших взглядов?

Трое старших братьев располагаются в большой комнате.

Людвиг.Прежде всего, Виллем, я хотел бы узнать, что собираешься делать ты. Конечно, этот дьявол Гранвелла забрал всю власть в свои когти – но когда в Государственном совете сидят такие люди, как ты и Эгмонт! Всем же ясно, что вы так просто ему не сдадитесь!

Ведь для вас инквизиция – это просто личное оскорбление! Собственно, как и для каждого фламандца!

Вильгельм.Видишь ли, мой мальчик, так как я поставлен штатгальтером трех провинций, а также занимаю другие государственные должности, то я считаю своим первейшим долгом поддерживать законы этой страны, освященные временем и обычаем. Решение правительства учредить новые епархии – или же, по сути дела, ввести повсеместную инквизицию, – противоречит этим законам.

Людвиг.Оно прежде всего противоречит законам человечности!

Вильгельм.А ты мог бы кому-нибудь объяснить, что такое человечность, Людвиг?