Наталья Рубанова - Театр из-под пальца (сборник)

… а когда-то я встретил Риту: «встретил», конечно, не то, совсем то слово…
Я, чтобы занять тошнотворный вечер,
просматривал сайты знакомств – там-то и наткнулся на ее объявление.
Фотографии не было, но что-то меня зацепило в построении фраз анкеты…
В общем, я написал.
Мы болтали по аське с неделю, а потом встретились:
мы были ущербны, да, ущербны – две хорохорящиеся половинки,
припудренные и приукрашенные
(я, во всяком случае, купил дюжину новых свитеров и брюк – жест, скорее, «ритуальный», нежели рациональный: всё новое , просто всё новое ),
половинки, отрицающие самих себя (чего же тогда ждать от других?):
сплошные зарубки на сердце!
Мы были нужны друг другу затем лишь, чтобы самоутвердиться,
доказав себе, что еще востребованны кем-то –
мы мечтали (о, да!) продраться сквозь свои же представления о реальности
и избежать собственных настроек на неудачи…
О, конечно, т о г д а мы не подозревали ни о чем таком:
нам казалось, будто это – любовь, хм…
Мы слишком часто произносили это слово, и оно затёрлось, обесценилось,
его впору было сдавать в комиссионку –
да что там сдавать! волочь волоком! –
мы же упорно чинили и латали его,
потому как остаться в одиночестве было страшнее,
и мы прикрывались, прикрывались страхом,
словно лоскутным одеялом, пребывая в каком-то странном тягучем сне, в анабиозе,
и матрица его засасывала нас все больше и больше, всё сильнее и сильнее –
казалось, морской узел, которым были связаны наши солнечные сплетения,
ожил – и, вместо того чтобы скрепить, теперь пожирает их…

Мы много путешествовали, однако
всё увиденное как-то не слишком радовало:
эмоциональный яд, которым мы заражали друг друга,
быстро разъедал то, что всё ещё называют душой.
Мы причиняли друг другу постоянную боль –
и легче от того, что она была якобы «неосознанной», не становилось:
всё это (как ни печально констатировать собственные слабости),
в конечном итоге, переродилось в так называемое бытовое пьянство –
но, что самое гнусное, нам не о чем стало говорить…
то есть вот совсем не о чем …
Нет-нет, мы никогда не строили из себя «святошей»,
однако проблема заключалась в том, что я знал свою дозу, а Рита – нет:
она, увы, не могла уже остановиться.
Так я перестал приносить домой спиртное;
Рита же надиралась, причем надиралась порой совершенно по-свински,
а сцены с битьем посуды и ночными рыданиями стали частью нашей
«тихой семейной жизни» –
в общем, все мои уговоры, говоря казенным языком, «не возымели никакого действия».
Ее бурный роман с алкоголем прогрессировал –
в течение какой-то пары лет моя жена заметно осунулась, даже слегка потускнела,
хотя красота по-прежнему была при ней – да, при ней, только…
это была красота, если можно так выразиться,
ускоренного процесса распада , вот что ужасно:
Рита спивалась – медленно, но верно, и я ничего,
абсолютно ничего не мог с этим поделать.
То, как она лежала, скрюченная, на диване,
как просила пить, как набрасывалась на меня с обвинениями:
«Это всё из-за тебя, из-за тебя!» –
и плакала, и колотила меня по груди маленькими своими ручками…
Да что говорить! Мы жили в аду несколько лет –
до тех самых пор, пока я не подал, наконец-то, на развод, и Рита не съехала
в подмосковную свою квартирку, которую сдавала все то время, что мы жили вместе:
пить ей теперь, собственно, стало не на что – с работы ее уволили, и я страшно дергался,
сомневаясь, не подтолкнет ли ее наш разрыв к тому, что называют «краем пропасти»;
даже уход Киры оказался для меня менее болезненным –
теперь же я дико, невыносимо страдал.
Я, на самом-то деле, не хотел оставаться один.
И я остался один…
Ты слышишь, Вертер? Слышишь ли ты меня?
Мне бы хотелось, чтобы ты услышал.

«проклятия повреждают
генетический аппарат
обрекая существо на гибель
я же тщетно пытаюсь понять
процесс перехода
от живой материи к косной
и обратно

разделение духовной субстанции
и ее материального носителя
называют смертью
Вертер Вертер
если б ты знал
о чем я мечтаю
и что вижу во сне…

спроси как-нибудь
спроси»

Я с головой ушел в работу – а куда еще?..
Не обладая хоть сколько-нибудь «высокими» талантами, я делал сайты.
За это недурно платили – как минимум пару раз в год я улетал куда-нибудь п о д а л ь ш е.
Компании не требовалось, а довольно сносный английский снимал много вопросов.
Не могу сказать, какую именно страну любил я больше всего –
нет, не могу: каждая по-своему… – и пр. и пр.
Но вот Куба… да, пожалуй, Куба.
Ни Мексика, ни Америка, ни даже Перу. Нет-нет. Куба! Cuba libra, мать её!..
Совершенно гениальное место, кто бы там что ни говорил –
(роман с «мулата чина» [1] «сладкая мулатка» не в счет – прилетев, сдал анализы: пронесло).
Я приходил в себя: перечитывал Эко, заново открывал Гессе,
листал под пиво Буковски и Миллера…
Я скупал диски (Китаро и Карунеш, Гарбарек и Ваклавек)…
Я пересмотрел – наверное, «для контраста» – всего Хичкока,
хотя никогда не был увлечен им особенно сильно… –
однако в нём таилось противоядие; в нём, как ни странно, не было боли.
Я не хотел, вовсе не хотел больше того, что называют «серьезными отношениями».
Я не верил в них, просто больше не верил.
И тут как на грех –
понимаешь, Вертер, как на грех –
на сцену выходит Мара.

«ты спрашиваешь
о чем я мечтаю…
отвечаю

мне хотелось бы функционировать
как функционирует безграничное поле сознания
да-да это правда
можно ли желать большего?

напряжение
возникающее между болью и удовольствием
есть творчество
смерть
как отточие жизни
есть творчество
это так же верно как и то
что вне пределов земной атмосферы
небо в с е г д а ч е р н о е
закрытая на щеколду слов вечность
cantus firmus грегорианского хорала»

Итак, Мара.
Пожалуй, я даже позволю себе описать ее.
Метр семьдесят, шатенка с классическим каре, волосок к волоску,
огромные такие глазищи… в которых так легко утонуть…
они меняли цвет в зависимости от настроения – но чаще всего оказывались темно-синими. Никаких линз – настоящий естественный цвет.
У нее была очень ровная матовая кожа – не знаю,
заслуга ли это каких-то специальных средств, не знаю.
Хрупкие, но не худые, пальцы – такие, как надо . Всегда идеальный маникюр.
Ногти, правда, чуть более длинные, чем, как мне представлялось,
необходимы для того, чтобы держать ручку.
«Для мышки с клавой – нормально», – смеялась она, царапая меня по сердцу.