Александр Андреев - Нутелла

МЕДСЕСТРА.Доктор другие вопросы решает. Доктор поднимает престиж клиники.

АЛЯБЬЕВ.Чем?

МЕДСЕСТРА.Ему есть чем. Это он умеет. Вот только в психиатрии смыслит, как я – в вашей дудке. А у меня за плечами – и диссертация и опыт, поэтому и доктор здесь – я.

АЛЯБЬЕВ.А почему же вы тогда – старшая медсестра?

МЕДСЕСТРА.А это вам знать не обязательно. Вы когда-нибудь уйдете к себе?

АЛЯБЬЕВ.Да, наверное… (Читает у нее на груди.) Ва-си-лиса Арис-тарховна. О-ой…

МЕДСЕСТРА.Я вас слушаю, больной Алябьев.

АЛЯБЬЕВ.Скажите, а… Голубков – это кто?

МЕДСЕСТРА.Восьмиклассник, которого ваш бывший сосед долбанул головой об стену.

АЛЯБЬЕВ.Зачем?

МЕДСЕСТРА.Голубков хотел продемонстрировать травматический пистолет. Он принес в школу котенка, чтобы пострелять по нему резиновыми пулями. Когда котенок уже перестал дергаться, прибежал директор, взял Голубкова за шиворот и – об стену: сотрясение мозга. Директора – под суд: лишение прав на работу с детьми. И – к нам.

АЛЯБЬЕВ.Сколько раз?

МЕДСЕСТРА.Что – сколько раз?

АЛЯБЬЕВ.Сколько раз он… стукнул Голубкова об стену?

МЕДСЕСТРА.Один раз, конечно… Что это с вами? Вам плохо?

АЛЯБЬЕВ.Я бы бил долго.

МЕДСЕСТРА.Это – неправомерно. (Включает принтер и отпирает шкаф, уставленный папками). Я подозревала, что ваше место – на нижнем этаже, в фиксирующих ремнях.

АЛЯБЬЕВ.Наверное, в вашей диссертации написано, что тихих психов нужно поскорей делать буйными, чтобы зафиксировать их ремнями… А вы – только что от доктора?

МЕДСЕСТРА.С чего вы взяли, что я – от доктора?

АЛЯБЬЕВ.Прическа смялась. Думаю, на его черном диване из мягкой кожи ваш халат кажется большой и беспомощной белой бабочкой, слетевшей на свежую пашню.

МЕДСЕСТРА. (Взяв папку из шкафа, запирает его и возвращается). Вы у меня договоритесь, больной Алябьев. До того договоритесь, что уж язык я вам зафиксирую. А дудку зафиксирую где-нибудь еще. Тем более, что на тихом этаже у нас – новенький, и ему покой нужен до зарезу. (Надписывает папку и кладет в нее отпечатанные листы).

АЛЯБЬЕВ.Кто он? (Пытаясь заглянуть в бумаги) Это – история его болезни?

МЕДСЕСТРА.Вас это не касается.

АЛЯБЬЕВ.Но что с ним? Хоть намекните, и я уйду к себе, честное слово!

МЕДСЕСТРА.Если он – не симулянт, то случай серьезный: живет уже две тысячи лет; ученик Иисуса Христа. Тихий, но такие больные нестабильны. Лучше с ним не говорить.

АЛЯБЬЕВ.Спасибо! Вы – добрая! (Уходит к себе, затворяя за собой дверь).

МЕДСЕСТРА.Доброта вам не показана. (Идет с папкой к шкафу и ударяется головой о статую). Чтоб ты треснула!.. (Замахивается на статую и застывает в трансе).

Гром. Сцена темнеет. Вспыхивают Глаза Кошки. Двери шкафа распахиваются; за ними, вместо полок – луна и гигантская кошачья тень.

ГОЛОС БАСТЕТ.Мяу! Остерегись, женщина! Не оскорбляй богиню Бастет! В древней земле фараонов убийство кошки каралось смертью: так боялись они моего гнева! Им было страшно лишиться моих даров – любви и радости. Фигурки прекрасной Бастет стояли во дворцах и лачугах. Египтяне знали, что кошачьи глаза видят духов и отпугивают их! Но даже из древних мало кто догадывался, что эти глаза видят душу и в живом теле. Кошка часто равнодушна к человеку – оттого, что ничего не видит там, где должна быть душа. Богиню Бастет забыли, а я жива и по-прежнему одаряю всех, кто не очерствел сердцем, как эта женщина. Любовь и радость – мои простые дары, но в эту лунную ночь – мой волшебный дар тем, кто хочет понять происходящее здесь: всем вам я дарю глаза кошки!

Вспыхивают Глаза Кошки.

Незримые духи – всегда рядом с вами. Но сейчас вы их увидите – кошачьим зрением. И вы услышите их голоса – как сейчас слышите мой голос.

Около статуи Бастет становится видна Нутелла.

НУТЕЛЛА. (Жалобно) Мяу… мяу… мяу…

ГОЛОС БАСТЕТ.Теперь вы ее видите: это – она, Нутелла, любимая кошка Алябьева. Она умерла три месяца назад – по одной лишь прихоти моей сестры Нут, богини неба. Дело в том, что моя сестра, великая богиня Нут, услышала свое имя в кличке «Нутелла» и обратила свой небесный взор на эту кошечку. Хорошенькая, с шоколадным оттенком шерсти, она так очаровала мою сестру, что Нут забрала Нутеллу к себе, в свою свиту. Быть придворной дамой самой царицы неба – высокая честь, а Нутелла не рада. Она скучает по хозяину, и вы видите ее дух, привлеченный его музыкой. Мяу!

Гром. Шкаф захлопывается. Сцена светлеет. Нутелла пытается пить из блюдца на камине.

МЕДСЕСТРА. (Выйдя из оцепенения и не видя Нутеллу) Что это меня так перекрючило? От ушиба, что ли? Какое-то помрачение… (Отпирает шкаф, ставит туда новую папку и опять запирает). О чем я думала?.. Ах, да: этот новый больной… Что-то он мне совсем не нравится. Надо бы подстраховаться. (Набирает номер на мобильном телефоне).

НУТЕЛЛА.Как бы обрадовался хозяин, если бы я отпила глоточек! Не получается. Мяу!

МЕДСЕСТРА. (Говорит по телефону.) Говорит Василиса Аристарховна. Хочу сообщить о поступившем больном. Фамилия – Зеведеев. Доставлен прихожанами соседней церкви: проповедовал в качестве ученика Иисуса Христа. Возможно – симулянт. Мы пытались направить его в обычную клинику, но он сам оплатил свое пребывание у нас.

1-Й ГОЛОС В ТРУБКЕ.Мы вам признательны за ваши сведения, Василиса Аристарховна. Объект нам известен. Продолжайте наблюдение. (Гудки).

Из камина возникает Анри с пауком на поводке. Испуганная Нутелла забирается под стол.

МЕДСЕСТРА. (Никого не видя и не слыша) Мда-а… Интуиция, однако ж, меня не подводит. Милый мой доктор, что бы стало с твоей расчудесной клиникой, если б не я?

АНРИ. (Пауку) Не пугай кошечку, Франсуа, она – новенькая в нашем с тобой прекрасном мире. (Нутелле) Не бойся нас, киска, мы – тоже покойники, только умерли очень давно. А ты, бедняжка – новопреставленная, не освоилась еще? Что-то ты, кисуля, больно похожа на человеческий дух. Да-а… вижу, не бывать тебе больше кошкой, кончилось твое счастье: в следующий раз родишься с двумя ногами и двумя руками. И будешь маяться лет шестьдесят: ни по крышам побегать, ни по чердакам пошнырять – недосуг будет.

МЕДСЕСТРА. (Устало садясь) Да, кто-то должен за других думать и за других делать!

АНРИ.И будешь ты, кисанька, всю жизнь делать дела – одно важней другого. И зачем они, понять тебе будет некогда, а конца им не будет. И помрешь, дел своих не сделав.