Ю. Лугин - Мое облако – справа. Киноповести

– В комендатура приказ есть доставить, – оправдывается возница, пожатием плеч выражая полное согласие с Генкиными словами.

– Тогда по пути нас с мамзелью до гауптмана подбросишь, яволь? – не дожидаясь ответа, Генка запрыгивает на телегу и садится на рогожу поверх покойников напротив связанной Алевтины. – Готовьте могарыч, хлопцы. Если бы не я, вам бы точно от Хоппе по первое число досталось. Умоются Гюнтер с фельдфебелем – у них одна рация и полумертвый бугай, который не радист вовсе. Радистка – вот она, живая, здоровехонькая!

– läks, vana norima! – кричит по-эстонски возница, щелкает вожжами по крупу лошади, и телега трогается.

Генка, заглядывая в лицо Алевтины бездонно синими глазами, насмешливо напевает:

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет!

Полюби меня ты все душою,

Что ты скажешь мне в ответ?

– и вдруг с криком: – Перестань так смотреть, курва московская! – с широкого замаха бьет ее кулаком по лицу…

С тихим скрипом приоткрывается дверь – совсем на чуть-чуть, но этого достаточно для худенькой десятилетней девочки, чтобы просочиться в комнату. Вид у девочки самый что ни на есть заговорщицкий и хитрый. Какое-то время она стоит, прислушиваясь к шуму в коридоре, потом оборачивается и вздрагивает, увидев Алевтину.

– Ой! А вы кто и что здесь делаете?

– Я? Я новый воспитатель и учительница истории. Алевтина Леонтьевна меня зовут. Что здесь делаю? Жить буду!

– А-а… Ну тогда…

– А теперь скажи, прелестное дитя, как тебя зовут и что здесь делаешь ты? – строгим воспитательским голосом спрашивает Алевтина.

– Я Томочка Томилина, из четвертого класса.

– Из интерната или детдомовская?

– Из интерната. Я дома живу. С папой и мамой. Меня каждое утро дядя Сёма сюда привозит, а после уроков отвозит домой.

– Дядя Сёма?

– Папин шофер, – сказав про маму, папу и про папиного шофера, Томочка чувствует себя гораздо увереннее. – Можно я ее заберу? – говорит она про куклу тоном избалованного ребенка, которому никто никогда и ни в чем не отказывал.

– Значит, это твоя кукла? Ты за ней пришла?

– Моя, – быстро отвечает Томочка. – Я ее нашла!

– И прятала здесь, чтобы снова не потерять? Обычно девочки кукол не прячут.

– Это я чтобы Горелый не отнял. Вы скажите ему, пусть не пристает. Мальчишки в куклы не играют!

– Горелый – это ты про Колю Титаренкова?

– Ну да. У нас все его Горелым зовут. Или Горелом. Такой большой, а глупый – поэтому его в четвертый класс перевели. А он все равно учительницу не слушает, все в одну точку глядит. Будто спит. Если не толкнуть, не пошевелится. А вчера, когда Зоя Ивановна опыт показывала, вдруг ка-а-ак подскочит, как схватит спиртовку с учительского стола – и в стенку изо всей силы! Вале Семашкиной осколками чуть руки не порезало. А на той неделе он…

– Я с ним поговорю, – перебивает Томочку Алевтина. – Но и обзываться нехорошо. Коля не виноват, что у него лицо обожжено и что у него родителей нет. И вам, девочкам, надо научиться так себя вести, чтобы мальчишки не шалили.

– Вы не понимаете, Алевтина Леонтьевна. Горел… Титаренков не шалит. Моя мама сразу так подумала, когда я ей про тот случай рассказала!

– Про какой случай?

– Как на прошлой неделе перед арифметикой на перемене Горе… Титаренков то есть, ко мне подошел, за косички меня взял и ка-а-ак закричит: «Отдай!» Я так испугалась!

– Не поняла?

– Это он не про косички – про куклу. Он потому ко мне и подошел, что куклу увидел. Я нечаянно портфель раскрыла, вот он и увидел.

– Мальчики часто дергают девочек за косички.

– Он не как все. Он же дурачок, поэтому всем девочкам страшно, когда он рядом. И противно, когда мальчишки его дразнят и платок с головы сдергивают.

– Сдергивают? Зачем?

– Чтобы нас напугать. Вы лицо Горе… Титаренкова видели? – Томочка морщится от отвращения.

– Это очень некрасиво – смеяться над человеческими увечьями, – строго говорит Алевтина и прячет левую руку за спину.

– Это мальчишки смеются, а нам противно.

– А мальчишкам вашим не страшно дразниться? Сама же говорила, Коля гораздо старше вас.

– Не-ка! Горе… Коля Титаренков, когда в него зажженной спичкой кинут, сразу на коленки падает и голову руками зажимает. Плачет, как маленький: «Калипкакалипка…» Вы с ним обязательно поговорите, пусть не пристает. А то я в него тоже спичкой кину!

– Хорошо. Я с ним обязательно поговорю.

Томочка берет в руки куклу и отступает к двери.

– Тогда я пойду?

– Иди.

Томочка убегает.

Во дворе напротив хозяйственного флигеля Тулайкин с Иванычем разгружают полуторку – принимают из кузова от шофера ящики, бережно с двух сторон подхватывают сорокалитровую флягу и складируют все на крыльцо.

Рядом с машиной стоят двое – тетка средних лет в овчинном солдатском тулупе с типичной внешностью и выражением лица лагерной надзирательницы и вертлявый подросток в черной ватной фуфайке и такой же черной шапке. Зековская метка с фуфайки спорота, но внешний вид и манеры этого персонажа таковы, что без сопровождения один он мог бы оставаться на улице лишь до первого милицейского патруля.

– Пацан, ты не из дворян будешь? – говорит ему Иваныч, проходя мимо с очередным ящиком.

– Это ты так на меня ругаешься, дяденька? – осклабившись, отвечает пацан. – Под воровской мастью что дворянин, что пролетарий – все без разницы: деклассированный элемент!

– Во как? – Иваныч ставит ящик на крыльцо. – Грамотный!

– Наглый он! – бросает на ходу Тулайкин, замысловато приседая и наклоняясь, чтобы поставить рядом с ящиком Иваныча свой, который он как-то умудрился донести одной рукой.

– А может, и из дворян – я ж папашку своего знать не знаю! Только вам-то какой интерес, дяденьки? – кривляется подросток.

– Стоишь руки в брюки, как фон-барон. Помог бы.

– Э, нетушки! У вас тут усушка-утруска, а вдруг ревизия? На меня недосдачу повесите? Мол, Комар ящики таскал – он и слямзил?

– Видите? – говорит Тулайкин лагерной тетке. – Забирайте обратно гопника!

– Не положено. Он досрочно-освобожденный, – отвечает тетка и протягивает Тулайкину казенный бланк. – Так что распишитесь, Василий Петрович, и забирайте гопника сами.

Тулайкин вздыхает и неловко левой рукой подписывается.

– Прощай, Ахтаров! Вставай на путь истинный, – говорит тетка подростку, кивает Тулайкину и забирается в кабину.

– Я постараюсь, гражданин Анфиса Антоновна! – юродствует Ахтаров, подчеркнуто подобострастно вытянув вперед шею.

Но вслед тронувшейся машине он, покосившись на Тулайкина и Иваныча, вдруг резко хлопает ладонью по предплечью согнутой в локте правой руки и, отхаркнув, смачно сплевывает на снег.

Иваныч, чертыхнувшись, поднимает ящик с крыльца и уходит с ним во флигель.