Евгений Гребёнка - Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв.

В этом смысле творчество И. Франко, Л. Украинки, Я. Райниса, А. Исаакяна, В. Терьяна, Х-Н. Бялика, Г. Табидзе, Майрониса, Г. Тукая, Л. Койдулы, Г. Джавида вмещает в себя многие направления и оттенки раннего и позднего романтического искусства, в том числе и таких, где оно непосредственно смыкается с реализмом, являясь формой последнего.

Буржуазные отношения в России, в том числе и на ее окраинах, складывались достаточно определенно и интенсивно особенно к концу века, что позволяло формироваться не только реалистическим формам поэтического искусства, но и романтическим, однако, поскольку национально-освободительная идея все еще обладала позитивным содержанием, она как раз и не позволяла покидать романтическую почву в пользу таких форм отчужденного изображения человека, как декадентство, символизм и т. д.

Надо учесть также, что, возникнув на базе противопоставления себя буржуазному обществу, этот романтизм в условиях Закавказья или Прибалтики становится рядом с революционным романтизмом пролетарской поэзии, рядом с поэзией А. Акопяна, П. Грабовского, И. Эвдошвили, Г. Кучишвили, Ю. Янониса. Уплотненность этапов художественного развития и революционная насыщенность эпохи сближали этот разрыв. Идея родины в этом романтизме была ведущей, предохраняющей от распада личности в индивидуализме и разобщенности.

Грузинский и армянский романтизм XX века по своему внутреннему, идейно-общественному смыслу достиг лишь первой фазы, фазы противопоставления личности буржуазному обществу, хотя, конечно, романтизм XX века «осовременивался» по форме, и поэзия могла апеллировать к именам, темам и образам всех своих предшественников, в том числе и к первым французским символистам.

Естественно, что этот романтизм в условиях общественной реакции мог иметь известную тенденцию к обособлению в рамках формальных задач чистой лирики. Однако гораздо важнее и типичнее то, что в период нарастающей революции поэзия обращается к важнейшим социально-историческим коллизиям эпохи, становясь ее непосредственным идейно-художественным эквивалентом.

В некоторых случаях романтическое мироощущение в поэзии есть форма выражения вполне реальных чувств и образов. Это относится не только к таджикской, узбекской, азербайджанской поэзии, в которых сильна восточная традиция, но также к грузинской, украинской и армянской, хотя в последних это, скорее, формы лирического видения мира.

Смелость сопоставлений, масштабность, символичность и афористичность образов (ее отнюдь не следует путать с символизмом), широкая ассоциативность, столь свойственные грузинской поэзии, есть порождение прежде всего национально художественного мышления и ярко прослеживаются от Руставели до наших дней. Конечно, эта обширная романтическая сфера соприкасалась в своем развитии со многими литературными явлениями и течениями. Важно, однако, видеть ее собственный характер, собственное содержание.

Ведь трагический разлад личности, неспособной примириться с существующим миропорядком, ее мечты о будущем и разочарование в настоящем, чувства пессимизма и одиночества, вновь возрождающиеся к высоким страстям, чтобы затем впасть в скепсис, апелляция ко всем мощным стихиям природы и тончайшим переживаниям одинокой души — все эти характерные для романтизма мотивы могут быть рассмотрены в его собственной художественной сфере, далекой от равнодушия и эгоизма декадентства и символизма. И национальный романтизм XIX века, и романтизм конца XIX — начала XX века в национальных литературах — это вполне выявленное и великое художественное целое, которое преемственно внутри себя и вовне, если в последнем случае иметь в виду связь с развивающейся эпохой и ее художественными возможностями.

Чем позже наступает период утверждения буржуазного строя и, следовательно, разочарования в нем, тем позже поэзия переходит в область противопоставления индивидуальности миру. В национальных литературах этот процесс не пошел дальше романтических форм поэтического искусства. В связи с этим следует отметить, что романтизм здесь сыграл гораздо большую роль, чем в русской литературе, в которой преобладающее и формирующее значение уже в творчестве А. С. Пушкина приобрел реализм с его идеей народа и гражданского служения, стремлением к нравственным ценностям особенно в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского.

Эту роль в национальных литературах XIX — начала XX века, прежде всего, конечно, в поэзии, сыграл романтизм, который, будучи поддерживаем идеей родины и ее национальной и социальной свободы, нес в себе громадный заряд позитивных, содержательных, общечеловеческих функций и возможностей, что не только сближает его с реализмом (в поэзии это всегда затруднительно раскрыть), но как бы растворяет в нем.

В самом деле, все великие поэты XIX — начала XX века самым тесным образом связаны и с реалистическими и с романтическими формами воплощения мира, причем с преобладанием последних. Мы можем говорить о творцах по преимуществу эпического склада, таких, например, как О. Туманян, но и он к концу жизни, после того как убедился в иллюзорной стабильности системы патриархальных и просветительских ценностей, пошел в своих четверостишиях по пути чисто романтических, трагических философских раздумий.

Эпическое состояние мира, которое столь отчетливо выявлено в казахской, киргизской, каракалпакской литературах, конечно, внешне соблюдает формы жизнеподобия, но это еще не реализм с его аналитичностью, выявлением общественных и личностных связей. Распад эпического состояния мира в художественном сознании неизбежно порождает акцентировку личностных, гражданских, сатирических элементов в поэзии, что и является, по существу, элементами складывающейся реалистической системы, одной из фундаментальных основ которой становится романтическое искусство.

С наибольшей отчетливостью этот процесс проявил себя в 60-70-е годы XIX века, когда литература была частью революционно-демократического движения. К концу же века формы романтизма в национальных литературах приобретают все большее значение. С одной стороны, они были свидетельством художественной возмужалости многих литератур, с другой — ясно говорили о том, что общественная жизнь уже была на пути к буржуазной определенности, однако громадный потенциал демократизма и революционности, накопленный национальными литературами, ведомыми идеей национальной свободы и независимости, не позволял остановиться на ней как на искомом идеале, взыскуя таких человеческих и социальных ценностей, которые могли быть найдены только на путях революционного и социалистического переустройства мира.