Лера Манович - Стихи для Москвы

В том фильме
Колю тоже пытали
и он им ничего не сказал

Этой весной всех пытали
и никто
никому
ничего
не сказал.

Я совсем не помню
свою первую женщину
Все помнят — а я нет.
Помню только
как лежал под кроватью
и плакал
Мне было шесть лет
Родители не купили мне
золотую рыбку в зоомагазине.
Помню пыль
собравшуюся у ножки дивана
полосу света из двери
и как мама что-то говорила
отцу на кухне.
Мне казалось, что моё сердце
разорвется от горя
от любви к рыбке
которая осталась плавать
там в аквариуме с ценником
У нее были радужные выпуклые глаза
нежный хвост
и оранжевое тело с круглыми боками.
Я мог бы часами описывать её
это была удивительная
единственная на свете рыбка.
А женщины были большие
крикливые
и совершенно одинаковые.

В детстве
ходили с мамой
на Коминтерновское кладбище
Недалеко от дедушкиной могилы
был памятник
с фотографией девочки
в белом платье
с большим бантом
девочка улыбалась
Это Маша, — говорила мама
её папа
топором зарубил
Пока мама
красила ограду
я стояла и смотрела на шею девочки
Белая шея
над белым воротничком
На венках было написано:
«любимой дочке от мамы и бабушки»
Маша улыбалась
мурашки ползли у меня по спине
Мы снова шли на кладбище
и я просила:
Мама, расскажи мне про девочку
Про какую?
Про Машу, которую папа зарубил.
А что рассказать-то?
Ну как все было?
Пришел папа. Ночью. Пьяный.
А мама где была?
Я не знаю!
А девочка спала в своей кроватке?
Наверное

Я представляла Машу
в рубашке в горошек
как у меня
и папу
красивого и страшного
он входил в комнату.

Проснулась
спустя тридцать пять лет
пью кофе
смотрю в окно
ничего не чувствую
Здравствуйте
я — девочка Маша
которую папа
зарубил топором.

Ощущение бессмысленности
я бы сказала «тупика»,
но если быть честной
это предчувствие конца.
Доктор говорит
об угрозе анемии
и советует есть говядину
желательно субпродукты:
печень, легкие, сердце.

Купила четыре телячьих сердца
таких упругих и молодых,
что страшно держать в руках.
У телят длинные ресницы
и шершавый язык,
который к новому году
очень подорожал.

Утром первого января
открыла холодильник,
и мне на ногу упало
телячье сердце.

Ненавижу новый год.

Этой ночью
как никогда
мне нужна собачка
вертлявая сучка
с маленькой красной пастью
вы когда-нибудь
клали палец
в раскрытый щенячий рот
с острыми как иглы
неопасными зубами?
щенячий рот — сотворение мира
оттуда начинается
все горячее и скользкое
все молодое и твердое
сильное и слабое
злое и ласковое
красное и черное
как жаль
что я не могу войти в собаку целиком
и исчезнуть
но если я положу палец
в её маленькую
красную пасть
то смогу уснуть.

Стоя перед иконой Богородицы
забыла, о чем хотела просить
я думала о другом
о том,
что у меня нет
и вероятно уже никогда
не будет сына

Я стояла
и с ревностью
рассматривала её сына
так матери в поликлинике
смотрят на чужих младенцев

Нарядный веселый мальчик
совершенно здоровый
и еще не распятый
смотрел на меня
и улыбался.

Не люблю смотреть
в спину лыжнику
и вообще в спину.
Мне нравится
пустой лес
с лоснящейся лыжней.
Мне так хорошо
в этом одиночестве,
что даже собака мешала бы.
Иду и вспоминаю тех,
кто шел здесь раньше
это почти молитва.
Не знаю,
достойны ли эти люди,
красивы ли,
но желаю им счастья
просто за то,
что они проложили
в высоком снегу
эти две непересекающиеся линии
по которым
так легко идти,
что я останавливаюсь
смотрю в небо
и улыбаюсь.

Опять отпускаю тебя, любовь.

С ужасом смотрю,
как ты переходишь улицу,
становясь все меньше.

В этом весеннем городе,
похожем на большую прачечную
я смотрю и смотрю тебе вслед,
не замечая мальчика
в окошке Макдака
который уже минуту
кричит мне в лицо:
свободная касса!

смеркалось, над распахнутой землей
томился постоялец неподвижный,
и воздух надрывался тишиной,
когда веревки опускались ниже

корней и трав, и снова вверх ползли
и на ладонь ложились как ручные,
все подходили, брали горсть земли
не зная почему, но так учили

и было странно обрывать дела
и в землю класть непрожитое тело,
и безутешно плакала вдова
но к осени опять похорошела.

Надвигалась гроза
мы стояли под березами
я, твоя мать и твоя жена
с младенцем на руках

Я смотрела на эту девочку
с маленькой головкой и
мутными как у котенка глазами
на дочь человека, с которым мы

когда-то были так близки
что не было никакой возможности
просунуть в эту близость никого
даже крошечного младенца

Даже котенка или щенка
даже хомяка, которого мы купили однажды
для жизни втроем
а потом оставили его на подоконнике
как оставляли цветы и кактусы

Господи, как мы любили
и как грустен был плод нашей любви
в виде коричневого мертвого хомяка
в стеклянной банке

И вот мы стоим: твоя мать, твоя жена, твоя дочь,
я. Гроза надвигается на нас,
березы шевелят зелеными ветвями
и я ничего не чувствую.
Ни-че-го.

Мой дед Иосиф никогда не держал меня на руках.
Последней, кого он держал на руках, была его
любовница,
простая русская баба, которая плохо плавала.
Дед погиб, вытаскивая ее из реки
в санатории под Воронежем.
Может даже это было в санатории Горького
мимо которого мы проезжали вчера.

Это все неважно. Разметка территории смещается
со временем,
как калька под дрожащей рукой
и возможно место,
где утонул мой дед,
надо искать где-нибудь под Москвой, в Ступино —
не зря же меня так туда тянет.
В любом случае, дед был отличным парнем,
хотя бабушка до самой смерти была другого мнения,
пока ее не похоронили рядом,
как будто после смерти опять засунули
в холодную супружескую постель.