Лера Манович - Стихи для Москвы

Суженым звался, названным
поутру стал ничей.
Ад — это недосказанность,
путаница вещей.

Счастье играет розгами:
выучишь свой урок.
Благословенья розданы
солью через порог.

Будет и шепот яростный,
и поцелуй в саду.
Не доставайся старости,
в детском умри бреду.

Одно время
я много редактировала
чужие рассказы
и совсем перестала писать свои
Когда сильно погружаешься
в чужой текст
возникает ложное ощущение,
что пишешь сам
Я перестала редактировать,
но стала много
болтать в чате
это тоже рождало ложное ощущение
будто ты пишешь один большой рассказ
в разные окошки
Я перестала общаться в чате
но стала болтать по телефону
иногда я так удачно что-то рассказывала
и собеседник так хохотал на том конце
что возникало ложное ощущение
что я хорошо пишу
я перестала редактировать
болтать
и чатиться
я отправила Варьку на обед
решив, что пока я не напишу хотя бы страницу
не пойду обедать
я сидела и думала
о чем писать
Много всего — это считай ничего
за окном плескалось море,
сосиска завернутая в бумагу
которую мы взяли за завтраком,
чтоб покормить кошек,
лежала и источала запах сосиски
я осторожно развернула её
и съела, глядя в пустой экран
и у меня опять возникло ощущение
что я пишу рассказ
с отличными деталями
Вот в чем проблема:
что бы я ни делала
мне кажется
что я пишу рассказ.

Мы покрасили стены в салатовый
и повесили над нашей постелью
огромный черно-белый постер.
Это был портрет Бони и Клайда.
Мне пришлось тебя долго уговаривать.
Зачем нам эти некрасивые люди, — кричал ты
когда на свете полно красивых.
Например?
Например, Мэрилин Монро.
Или хотя бы Том Уэйтс.
А эти мало того, что противные
Насколько я помню
они были убийцами.
А ты против убийц?
В общем-то, да.

Я против убийц в моей спальне.
Повесь тогда портрет Ирены Сендлер.
Кто это?
Это женщина, спасшая из концлагеря
2500 еврейских детей.
Зачем?? Мы что — еврейские дети?

В общем
мы повесили Бони и Клайда.
Каждый раз
когда я сидела на тебе верхом
я представляла
что сижу на пассажирском сидении
в том самом Форде V-8
в машине смерти
и полицейский прицеливается мне прямо в лоб.
Почему-то меня это заводило.

Теперь у тебя беременная жена
годовой абонемент в фитнес
и репродукция Климта над кроватью.
И будь я даже Иреной Сендлер
мне тебя не спасти.

Отважный дядька,
хромой и с жуткого бодуна
продавал лейкопластырь
в вагоне метро.
Пятьдесят рэ одна упаковка
Три за сто.
Пластырь — очень нужная вещь
пока ты живой.
Новые школьники, непохожие на старых
ржали над своими айфонами.
Дядька говорил бодро и хорошо
и сделал вид, что не расстроился,
что пластырь никто не купил.
Тысячи липких
исцеляющих кусочков,
которых хватило бы чтоб заклеить
дыру в груди Матросова.

Эти маленькие засранцы
с большими гаджетами
ничего не понимали в смерти
и как можно лечь на амбразуру
ради чужого
и непонятного
будущего.
Я догнала дядьку
и протянула пятьдесят рублей.
Он посмотрел на меня и сказал:
Нужен — бери так.

пока повивальная бабка
давала им имена
над городом пьяно шатко
рябая взошла луна

глухие катились звезды
на вшивый камзол страны,
и я на вокзале мерзла
в колготках твоей жены

а та, на больничной бойне
оставив дом и дела
косматую злую тройню
в ту ночь тебе родила

Ненаписанные рассказы
усыхают от времени
как виноград

истории, когда-то тяжелые и сочные
болтаются теперь в памяти
ссохшимся мусором

текста во мне так мало
что его хватит разве что
на предсмертное бормотание

когда дети и внуки соберутся вокруг
и услышат чудовищные обрывки
ненаписанных историй

о насилии и страсти
любви и предательстве
историй, в которых половина — чистая правда

самые впечатлительные из них
еще долго будут
катать в памяти услышанное
подходить тайком к постели больной
долго смотреть на пятнистые руки
и рот с присохшей кашей
и отходить с облегчением
уверенные
что всего этого не было
и не могло быть
ни снаружи старухи,
ни внутри нее.

В тринадцать
все мечтают о любви
а я зачем-то завела собаку
отлично помню
перерезанный пополам день
до и после школы
тоскливый суп
с разбухшими макаронами
мука второй сорт
Лолиту Набокова
зачитанную в самых
неприличных местах
прогулки
с надоевшей собакой
Разве может
Гумберт Гумберт
гулять здесь
на школьном стадионе
между ямой с опилками
для прыжков в длину
и убогими турниками
по шею выкрашенными голубой краской
грустная девочка
мечтающая о любви
дергает собаку за поводок так
что строгий ошейник впивается в шею
И вот в среду
после шестого урока
жизнь подает знак
в виде второгодника
Сашки Голосова
сына алкашей
он сидит под лестницей
и когда я прохожу мимо
тихо и сладко шепчет мне в ухо:
«жидо-о-овочка»
и я иду дальше
и щеки так пылают
как будто меня
только что поцеловали.

Когда у человека нет себя,
он ластится к рассветам и закатам,
к чужим плечам, безвольным и покатым
и даже к очевидности дождя

Когда у человека нет себя,
ему плевать на теплой жизни всходы,
его судьба зависит от погоды
а радости — от дней календаря

Вот он стоит — растерянный и кроткий,
у вечности на длинном поводке
с нелепой линией на маленькой руке
как школьник на трамвайной остановке.

Вчера я зашла к стоматологу на консультацию, а он
вырвал мне зуб.
Светило солнце, мы с Варькой шли в котокафе.
Стоматологическая клиника была похожа на Лубянку.
У некоторых врачей, когда они видят меня,
загораются глаза. Я — типичное тело.
— Давайте удалим зуб мудрости, — сказал врач,
— Прямо сейчас?
— А что тянуть?
Мне хотелось есть. Хотелось на улицу. Хотелось домой.
Назавтра у меня было много пыльной работы по дому.
Обо всем этом я зачем-то сообщила врачу. Рассказ его
не тронул:
— Да бросьте! Давайте вырвем, раз уж вы пришли.
Там, наверное, пульпит.
Он надел синие перчатки и тщательно протер
их спиртом.
Зуб оказался похожим на меня. Почти здоровый.
С маленькой полоской кариеса, похожей на виноватую
улыбку. Я взяла его с собой.
Ничего не болело, но идти в котокафе уже не хотелось.
Есть тоже не хотелось.
Ничего не хотелось. Я положила зуб в карман
рюкзака.
Наверное, человек должен привыкать к смерти.
Эта мысль посетила меня на Гиляровского семь.
Но стоит ли привыкать быть жертвой?
Когда-нибудь я научусь говорить «нет».
Возможно, это изменит мое лицо
и даже тело
Я больше не буду выглядеть как растерянный
ребенок
Возможно, я буду не так обаятельна, как женщина
не умеющая говорить «нет»
но зато я буду собой.