Константин Бальмонт - Семь поэм

Любя весь мир, ты каждый миг светлей.
Былинкой был, и вот ты лес дремучий.
К эфиру, в область солнца, путь твой жгучий.
И вновь ты лист смолистых тополей.

О, верую! И, веровать умея,
Всем возвестить хочу: Лишь захоти,–
Легко волшебный самоцвет найти.

Во вне ли он? Найду-ль его в уме я?
Он тут. Он там. Он всюду на пути.
Я верую во власть и в чару Змея.

Я верую во власть и в чару Змея.
К бессмертному всегда чрез смелость путь.
Свой лик люби, и свой же лик забудь.
Из точных черт слагается камея.

Незрячий червь пробил всю землю, смея.
У первой птицы в крыльях билась жуть.
Был змеем каждый дух когда-нибудь.
Змеина стеблем белая лилея.

Поняв запрет, запретное разбей.
Не выходи на бой чрезмерно рано.
Любя змею, люби и голубей.

В одной из птиц есть путь от всех скорбей.
Взгляни на круг сапфирный океана.
Чрез каплю воли ты всемирный Змей.

Я не мог учиться у веселья.
  Кончен был мой внешний день веселый.
  Отзвенели золотые пчелы.
Хмель отцвел, и серый цвет похмелья
  Затянул сады, луга и долы.
  Все ж и у тоски своя наука.
Обнимаясь, долгий час, с тоскою,
  Как с сестрой печально дорогою,
  Я узнал, что мудрая и мука.
Но склонилась вся душа к покою.
  Я прилег на землю у беседки,
  Где когда-то, в сладкий миг лобзанья,
Я шептал, что радостно касанье
  Чуть расцветшей и росистой ветки.
  Я заснул. Вот первое сказанье.

Листок упал мне на лицо.
Я шевельнулся в сновиденьи.
И обручальное кольцо
Скатилось с пальца. В отдаленья
Замкнулось наглухо крыльцо.
И в звонах в похоронном пеньи
Мелькнула белая парча.
И тень того, чем, горяча,
Жизнь уязвляла и светила,
Под звук пахучего кадила
Преобразилась, как свеча.
Раскрылась быстрая могила.
Не открывая спящих глаз,
Я так второй мой кончил сказ.

Как долго сон мой длился третий,
Не знаю. Близко надо мной.
Склонился призрак, мне родной,
Не тот, не первый, но иной.
Мы были счастливы, как дети.
В очах фиалки расцвели
И грани дальние Земли.
Нас увлекали, уводили.
Смешались правда и обман,
В златисто-изумрудной пыли.
Гудел окружный Океан.
Но все виденья сильной были
Чужих столпившихся веков
Мой дух восторгом ослепили,
Не разрешив моих оков.
И я возрос, как Месяц в силе,
И волны сердце возвратили
К черте родимых берегов.

Для чего звучишь ты, рог пастуший?
  Или разбрелись твои стада?
Дымны дали, степи, глуби, глуши.
  Бродит – ах, должна бродить – беда.

Для чего поешь ты, заунывный?
  Душу манишь, мучаешь – зачем?
Я, как ты, был звонкий и призывный.
  Но в немой пустыне стал я нем.

Не сдержать травинке ветра в поле,
  Не удержит бурю малый цвет.
Мы в неволе видим сон о воле,
  Но на воле в вольном воли нет.

Для чего ж ты плачешь, звон свирели?
  Будем верить в то, что впереди.
Нужно спать. Все птицы песню спели.
  Рог пастуший, сердце не буди.

Четвертый сон таким невыразимым
Пронзил все сердце тонким лезвием,
Что пробудил. Закат струился дымом.
Горел пожар в сознании моем.

Мой сад был остров. Островом вовеки
Пребудет он. Весь мир кругом течет.
Луга поля преобразились в реки,
А реки в море. Ярче капель счет.

Обостровлен, один в безбрежном мире,
Я вижу, как окрестный темный лес,
Стал поясом из туч. Все гуще, шире.
Но в гром вступивший – много раз воскрес.

Полночь может над былинкой
  Колдовать, взростить ростки.
Полночь может паутинкой
  Прикоснуться до щеки.

В глубине морей подводной
  Много сказок, много див:
Там коралл, с кораллом сродный,
  Тих и цепок, и красив.

Серебром мелькают рыбы,
  Дремлют клады давних пор.
А коралл свои изгибы,
  В сне о выси ткет в ковер.

Нарастаньем многосложным
  Четко льнет черта к черте,
Чтобы сон о невозможном
  Стал неложным в высоте.

Чьи поют так нежно струны?
  Дышит влажный изумруд.
Круговой размер лагуны
  Взнес подводность. Остров – тут.

В синеве безграничной, на ковре самолете,
    Выше царств и людей,
Я лечу озаренный, весь в ночной позолоте.
Я во сне. Я-ли сон? Сон – и чей?

Я плыву в неоглядном, я в сверкающем чолне.
    Я стою у руля.
Кто доверится грому, тот воскреснет из молний.
Как мне светит родная, где-то снизу, земля.

В безпредельной надежде, что найду я добычу,
    Что жива красота,
Слева Месяц зову я, справа Солнце я кличу.
Мне в бездонном два круглые светят щита.

«Дзинь!» колокольчик – «Дзинь!» перепевный.
«Дзинь:» я царевич – «Дзинь!» пред царевной.
  Ландыш белый так качался,
  Пред фиалкой расцвечался,
  С духом сладкий дух встречался.
  Наклонялся к нежной, к ней,
  К чаше синей сонм огней.

«Дзинь!» «колокольчик» – «Дзинь!» бесконечный.
В поле и в боре, в дали заречной,
Там, где просторы, там где уклоны,
Шорохи, лепеты, шопоты, звоны.
Красен я. Ясен ты. Все мы цветы.
Кто полноцветный? Я или ты?
Кто сладкозвоннее? Ты или я?
Все благовонны мы в час бытия.
Все мы влюбленные возле пруда.
Солнце нам, воздух нам, ил и вода.

День полночасен
В цветенья цветов.
Если ты красен,
К костру я готов.
Если, душистый,
Ты солнечно-злат,
Я, золотистый,
С тобою быть рад.
Если ты грустный
Глядишь на межу,
Грезой изустной
Тебя освежу,
Поворожу.
«Дзинь!»
Если ты синь,–
Пусть,
Кинь
Грусть.
«Дзинь!»

  Паутинку
  О былинку
Зацепил паук.
  От былинки
  До былинки
В свете пляшут три пылинки.
Не на них глядит паук.
В верхнем небе, туча к туче,
С двух сторон скрепляя кручи,
Сонмы вытянули рук,
Теневых растущих рук.
Не на них глядит паук.
Обвенчал он две травинки,
Заалмазил паутинки.
  Будет ждать,
  Воздух ткать,
Здесь вам, мухи, пролетать.
Выше нить, паук, закинь.
Жди на круге. «Дзинь!»