Яков Полонский - Лунный свет

И в молодую душу тайно

Иные думы заронил.

1865

Плохой мертвец

Схоронил я навек и оплакал

Мое сердце – и что ж, наконец!

Чудеса, наконец! – Шевелится,

Шевелится в груди мой мертвец…

Что с тобой, мое бедное сердце?

– Жить хочу, выпускай на простор!

Из-за каждой хорошенькой куклы

Стану я умирать, что за вздор!

Мир с тобой, мое бедное сердце!

Я недаром тебя схоронил,

Для кого тебе жить! Что за радость

Трепетать, выбиваться из сил!

Никому ты не нужно – покойся!

– Жить хочу – выпускай на простор!

Из-за каждой хорошенькой куклы

Стану я умирать, что за вздор!

1865

Поздняя молодость

Лета идут, – идут и бременят, —

Суровой старости в усах мелькает иней, —

Жизнь многолюдная, как многогрешный ад,

Не откликается – становится пустыней… —

Глаза из-под бровей завистливо глядят,

Улыбка на лице морщины выгоняет.

Куда подчас нехороша

Улыбка старости, которая страдает!

А между тем безумная душа

Еще кипит, еще желает.

Уже боясь чарующей мечты,

Невольно, может быть, она припоминает,

При виде каждой красоты,

Когда-то свежие и милые черты

Своих богинь, давно уже отцветших, —

И мнит из радостей прошедших

Неслыханные радости создать,

Отдаться новым искушеньям —

Последним насладиться наслажденьем,

Последнее отдать.

Но страсть, лишенная живительной награды,

Как жалкий и смешной порыв,

Сменяется слезой отчаянной досады,

Иль гаснет, тщетные желанья изнурив.

Так музыкант, каким бы в нем огнем

Ни пламенели памятные звуки,

С разбитой скрипкой, взятой в руки,

Стоит с понуренным челом.

В душе – любовь, и слезы, и перуны,

И музыки бушующий поток… —

В руках – обломки, порванные струны

Или надломленный смычок.

1866

Среди хаоса

Я не того боюсь, что время нас изменит,

Что ты полюбишь вновь или простыну я.

Боюсь я – дряблый свет сил свежих не оценит,

Боюсь – каприз судьбы в лохмотья нас оденет,

Не даст прохлады в зной, в мороз не даст огня…

Отдамся ль творчеству в минуты вдохновенья! —

К поэзии чутье утратил гордый век:

В мишурной роскоши он ищет наслажденья,

Гордится пушками – боится разоренья,

И первый враг его – есть честный человек.

Наука ль, озарив рассудок мой, понудит

Сонливые умы толкать на верный след! —

Мой связанный язык, скажи, кого разбудит?

Невежество грозит, и долго, долго будет

Грозить, со всех сторон загородивши свет.

Вооружу ли я изнеженные руки

Пилой и топором, чтоб с бедною толпой

Делить поденный труд, – ужели, Боже мой!

Тебя утешит, в дни томительной разлуки,

Мечта, что я вернусь голодный иль больной?

Чудес ли ожидать без веры в тайны неба!

Иль верить нам в металл – как в высшее добро?

Но биржа голосит: где наше серебро?!

Богач клянет долги, работник ищет хлеба,

Писатель продает свободное перо.

Покоя ль ожидать! – но там, где наши силы

Стремятся на простор и рвутся из пелен,

Где правды нет еще, а вымыслы постылы, —

Там нет желанного покоя вне могилы,

Там даже сон любви – больной, тревожный сон.

Случайность не творит, не мыслит и не любит,

А мы – мы все рабы случайности слепой,

Она не видит нас и не жалея губит;

Но верит ей толпа, и долго, долго будет

Ловить ее впотьмах и звать ее судьбой.

Повалит ли меня случайность та слепая?

Не знаю, но дай Бог, чтоб был я одинок,

Чтоб ты не падала, мне руки простирая…

Нет – издали заплачь, и – пусть толпа, толкая

Друг друга, топчет мой, ненужный ей, венок.

1866

Детское геройство

Когда я был совсем дитя,

На палочке скакал я;

Тогда героем не шутя

Себя воображал я.

Порой рассказы я читал

Про битвы да походы —

И, восторгаясь, повторял

Торжественные оды.

Мне говорили, что сильней

Нет нашего народа;

Что всех ученей и умней

Поп нашего прихода;

Что всех храбрее генерал,

Тот самый, что всех раньше

На чай с ученья приезжал

К какой-то капитанше.

В парадный день, я помню, был

Развод перед собором —

Коня он ловко осадил

Перед тамбур-мажором.

И с музыкой прошли полки…

А генерал в коляске

Проехал, кончиком руки

Дотронувшись до каски.

Поп был наставником моим

Первейшим из мудрейших.

А генерал с конем своим,

Храбрейшим из первейших.

Я верил славе – и кричал:

Дрожите, супостаты!

Себе врагов изобретал —

И братьев брал в солдаты.

Богатыри почти всегда

Детьми боготворимы,

И гордо думал я тогда,

Что все богатыри мы.

И ничего я не щадил

(Такой уж был затейник!) —

Колосьям головы рубил,

В защиту брал репейник.

Потом трубил в бумажный рог,

Кичась неравным боем.

О! для чего всю жизнь не мог

Я быть таким героем!

1866

Литературный враг

Господа! я нынче все бранить готов —

Я не в духе – и не в духе потому,

Что один из самых злых моих врагов

Из-за фразы осужден идти в тюрьму…

Признаюсь вам, не из нежности пустой

Чуть не плачу я, – а просто потому,

Что подавлена проклятою тюрьмой

Вся вражда во мне, кипевшая к нему.

Он язвил меня и в прозе, и в стихах;

Но мы бились не за старые долги,

Не за барыню в фальшивых волосах,

Нет! – мы были бескорыстные враги!

Вольной мысли то владыка, то слуга,

Я сбирался беспощадным быть врагом,

Поражая беспощадного врага;

Но – тюрьма его прикрыла, как щитом.

Перед этою защитой я – пигмей…

Или вы еще не знаете, что мы

Легче веруем под музыку цепей

Всякой мысли, выходящей из тюрьмы;

Иль не знаете, что даже злая ложь

Облекается в сияние добра,

Если ей грозит насилья острый нож,

А не сила неподкупного пера?!.

Я вчера еще перо мое точил,

Я вчера еще кипел и возражал; —

А сегодня ум мой крылья опустил,

Потому что я боец, а не нахал.

Я краснел бы перед вами и собой,

Если б узника да вздумал уличать.

Поневоле он замолк передо мной —

И я должен поневоле замолчать.

Он страдает, оттого что есть семья —

Я страдаю, оттого что слышу смех.

Но что значит гордость личная моя,

Если истина страдает больше всех!

Нет борьбы – и ничего не разберешь —

Мысли спутаны случайностью слепой, —

Стала светом недосказанная ложь,

Недосказанная правда стала тьмой.

Что же делать? и кого теперь винить?

Господа! во имя правды и добра, —

Не за счастье буду пить я – буду пить

За свободу мне враждебного пера!

1866

Муза

В туман и холод, внемля стуку

Колес по мерзлой мостовой,

Тревоги духа, а не скуку

Делил я с музой молодой.

Я с ней делил неволи бремя —

Наследье мрачной старины,