Владимир Пруссак - Цветы на свалке

Ни дерена. Убогая трава
Ползет к воде, цепляяся по скалам;
Суровым стражем встала над Байкалом
Гигантская Кобылья Голова.

Вдали видны отроги красных гор,
Там сосны лепятся по южным склонам…
Какой народ зовет родимым лоном
Пургой и солнцем сдавленный простор?

Порой толпа приземистых бурят
Несется на косматых кобылицах.
Но пятна белые на смуглых лицах
О смерти и болезнях говорят.

Проклятый остров! Неприютный кров
Пугающих заразой прокаженных.
Где мечется в ущельях обнаженных
Свирепых волн однообразный рев.

Месяца полупрозрачный серп
Потерялся в тучах светло-синих;
Далеко, на неразмытых льдинах,
Слышно лаянье веселых нерп.

Волны дышат вольно и легко,
Тихому дыханью внемлют горы;
Медуник лиловые узоры
Бороздят пострелов молоко.

Месяц скрылся. Гаснет свет ночной,
Трепетные волны покраснели.
Поезд грузно выполз из туннеля,
Громыхая пестрой чешуей.

Проваливаясь в рыхлый снег,
Из крепкой лиственницы лыжи
Проворный замедляют бег
У летних юрт, где сосны ниже.

Там снег прозрачнее слюды,
Недвижны сосны в белой дымке;
Трехлистным клевером следы
Разбросаны по всей заимке.

Молчит двуствольное ружье
И ждет, в тревоге терпеливой,
Пока на сонное жнивье
Не выпрыгнет ушкан пугливый.

Как будто шумное вино
Из дула вырвется к лазури
И расплывается пятно
По пепельной пушистой шкуре.

В унтах с узорною каемкой
У вод, охваченных тайгой,
Брожу вдоль заберегов ломких
С четырехзубой острогой.

Не промахнется, не изменит
Недавно робкая рука,
Когда налима в сонной лени
На берег выбросит река.

Потом – заиндевев в тумане,
С добычей сяду в кошеву
И, кутаясь в доху яманью,
Собаку свистом позову.

Скрипят сосновые полозья
И дятел прерывает стук
И, поседевший на морозе,
Спешит укрыться бурундук.

У Белогорья и на Лене
Еще не вымерли шаманы.
Умей пройти тропой оленьей
В тайгу, в морозные туманы.

И положи куски хурута
На холм, засыпанный камнями,
Где у скалы, взнесенной круто,
Шаман зарыт в глубокой яме.

Дождись багрового заката
И на опущенные ветки
Повесь ходак голубоватый
И сделай четкие пометки.

Потом откройся при народе,
Ступай с подарками в улусы,
Дари семье, старейшей в роде,
Конфет и пороха и бусы.

Забрезжит день, скупой и серый,
Ищи обратные дороги
И все, о чем попросишь с верой,
Тебе дадут лесные боги.

Белогорье копило свинцовые тучи,
Собирался ударить буран,
Но мне предсказал удачливый случай
Уродливый старый бурхан.

Бурхана я смазал медвежьим жиром,
Положил ему два рубля.
И опять помолился и вышел с миром
В занесенные снегом поля.

И, встретив шамана в тяжелых бляхах,
С худощавым и нервным лицом,
Попросил я его, без детского страха,
Подарить венчальным кольцом.

Пусть на снежную поляну
Выведут козла;
Заклинать я духов стану,
Черных духов зла.

Пусть шаман ударит в бубны,
Кликнет в хоровод,
Чтоб со лба стекал на губы
Почерневший пот.

Пусть шаманки Адыгомки
Встанет вещий дух,
Я торжественно и громко
Имя бросил вслух.

Закричал шаман в весельи,
Глянул на бурят
И нанес удар смертельный
И отпрянул в ряд.

Понеслись по бычьим кожам
Меж отвесных скал,
Я, чужой и непохожий,
С ними заплясал.

Окропляя кровью дымной
Голые кусты,
Лишь тебе слагаю гимны,
Знаешь, знаешь ты.

И, молясь о светлой встрече
Богу своему,
Я дымящуюся печень
Выше подниму.

Рву трепещущие жилы
Сломанным ногтем,
Желчь закапала бессильно
Медленным дождем.

Рвем куски из общей чаши,
Прячем в рукавах;
Был я в те минуты страшен
С кровью на устах.

В пьяных криках и объятьях
Возрастает гул…
Я зловещее заклятье
Яростно швырнул.

И еще я не кончил вопроса,
Бросил в воздух шаман копье
И тотчас, между стройных сосен,
Показалось лицо твое.

К земле приникали тени,
Уже догорал костер,
Я упал в толпе на колени
И руки к тебе простер.

И слезы твои, как жемчуг,
Стекли на кровавый песок,
А на лбу повязка, и венчик
И давит грудь образок.

Я видел лицо родное,
Сияние милых глаз…
…И сердце сладостно ноет,
Вспоминая счастливый час.

Часов унылый караван
Ползет, как будто надо мною
Навис тяжелой пеленою
Непроницаемый туман.

Пройдут часы унылых буден,
Глухим окованные сном,
И новый день, угрюм и скуден,
Неспешно встанет под окном.

И вновь заученные позы,
Однообразные слова
И заблестевшие едва,
Вином рожденные угрозы.

Тоска слепорожденных дней
Ко мне приходит в пыльном платье
И нет любви и нет проклятья
И обещающих огней.

И сжата жизнь железным кругом,
Докучный плен нерасторжим
И немирящиеся с ним
Бесплодно гибнут друг за другом.

Зевают города в истоме алчной скуки.
Как тяжко каждый день один и те же звуки
Встречать и провожать, свершая дряхлый чин
Постылого труда, заплаканных кручин
И вялых праздников, опершихся на клюки!

Вокзальные гудки – протяжный стон разлуки,
Кривые улицы – как будто сеть морщин;
Не в силах одолеть давно приникший сплин,
– Зевают города.

Пройдут года, и так же будут внуки
В отчаяньи ломать протянутые руки.
Но страх томительный – привычный господин
И плена избежать не сможет ни один.
В дремоте тягостной, в неисцелимой муке
– Зевают города.

Зной струится. Степь раскалена.
Красноклювы прячутся в болоте.
Ветер дышит в тягостной дремоте.
Жжет лицо горячая волна.

В яром гневе мстительное Солнце,
Из лучей свивая белый жгут,
Хлещет край, где идолопоклонцы
До сих пор шаманский бубен чтут.