Генрих Гейне - Лирика и сатира

Останусь там, где глаза твои светят, —
Их взор так нежен и глубок!
Что я любить ещё раз буду,
Я и подумать бы не мог.

Мне снилось: печальные звезды взошли,
Печален месяц двурогий.
К возлюбленной, чуть не на край земли,
Плыву я воздушной дорогой.

И вот ее дом, ее двери порог,
И к лесенке лбом я прижался,
Которой часто ее башмачок
И шлейф ее касался.

А ночь длинна, а ночь холодна,
И так холодны ступени!
Мне чудилось: кто-то глядит из окна
Подобно призрачной тени.

Они любили друг друга,
Но встреч избегали всегда.
Они истомились любовью,
Но их разделяла вражда.

Они разошлись, и во сне лишь
Им видеться было дано,
И сами они не знали,
Что умерли оба давно.

Довольно! Пора мне забыть этот вздор,
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку!

Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно,
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства — все было прекрасно.

Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье,
Хоть нет театрального хламу —
Доселе болит еще сердце мое,
Как будто играю я драму!

И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая…
О боже! Я, раненный насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя.

Вчера мне любимая снилась,
Печальна, бледна и худа.
Глаза и щеки запали,
Былой красоты ни следа.

Она вела ребенка,
Другого несла на руках.
В походке, в лице и в движеньях —
Униженность, горе и страх.

Я шел за ней через площадь,
Окликнул ее за углом,
И взгляд ее встретил, и тихо
И горько сказал ей: «Пойдем!

Ты так больна и несчастна,
Пойдем же со мною в мой дом.
Тебя окружу я заботой,
Своим прокормлю трудом.

Детей твоих выведу в люди,
Тебя ж до последнего дня
Буду беречь и лелеять,
Ведь ты как дитя у меня.

И верь, докучать я не стану,
Любви не буду молить.
А если умрешь, на могилу
Приду я слезы лить».

Тот, кто любит в первый раз,
Хоть несчастливо, тот — бог,
А кто любит во второй
Безнадежно, тот — дурак.

Я дурак такой: люблю я
Без надежды вновь. Смеются
Солнце, месяц, звезды; с ними
Я смеюсь и умираю.

Давали советы и наставленья
И выражали свое восхищенье,
Говорили, чтоб только я подождал,
Каждый протекцию мне обещал.

Но при всей их протекции, однако,
Сдох бы от голода я, как собака,
Если б один добряк не спас.
Он за меня взялся тотчас.

Вот добряк! За мною он в оба.
Я не забуду ею до гроба.
Жаль, — но обнять мне его никак,
Потому что я сам этот добряк.

И если ты станешь моею женой,
Все кумушки лопнут от злости.
Я жизнь обращу тебе в праздник сплошной:
Подарки, театры и гости!

Ругай меня, бей — на все я готов,
Мы брань прекратим поцелуем.
Но если моих не похвалишь стихов,
Запомни: развод неминуем.

Дождь, ветер — ну что за погода!
И кажется, снег ко всему.
Сижу и гляжу в окошко,
В сырую осеннюю тьму.

Один огонек мерцает,
Колеблясь во мраке плывет,
Я вижу, там соседка
Шагает с фонариком вброд.

Купила, наверное, в лавке
Яиц и масла, муки
И хочет старшей дочке
Назавтра спечь пироги.

Та, сонно щурясь на лампу,
Сидит в качалке одна.
Закрыла нежный румянец
Волос золотая волна.

Как из тучи светит месяц
В темносиней вышине,
Так одно воспоминанье
Где-то в сердце светит мне.

Мы на палубе сидели,
Гордо плыл нарядный бот.
Над широким, вольным Рейном
Рдел закатом небосвод.

Я у ног прекрасной дамы,
Зачарованный, сидел.
На щеках ее румянцем
Яркий луч зари блестел.

Волны рдели, струны пели,
Вторил арфам звонкий хор.
Шире сердце раскрывалось,
Выше синий влек простор.

Горы, замки, лес и долы
Мимо плыли, как во сне,
И в глазах ее прекрасных
Это все сияло мне.

Ты красива, ты богата,
Ты хозяйственна притом.
В лучшем виде хлев и погреб,
В лучшем виде двор и дом.

Сад подчищен и подстрижен,
Всюду польза и доход.
Прошлогодняя солома
У тебя в постель идет.

Но ни губ, ни сердца к делу
Ты, красотка, не приткнешь,
И кровати половина
Пропадает ни за грош.

Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд,
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.

Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать;
Вот здесь оно спереди тонет
И всходит сзади опять.

Вот сосед мой, дон Энрикец,
Саламанкских дам губитель.
Только стенка отделяет
От меня его обитель.

Днем гуляет он, красоток
Обжигая гордым взглядом.
Вьется ус, бряцают шпоры,
И бегут собаки рядом.

Но в прохладный час вечерний
Он сидит, мечтая, дома,
И в руках его — гитара,
И в душе его — истома.

И как хватит он по струнам,
Как задаст им, бедным, жару!..
Чтоб тебе холеру в брюхо
За твой голос и гитару!

Тяжко нависшие тучи
Ползут, почти касаясь моря,
И море вздымается им навстречу,
А посредине мечется наш корабль.

Измучен морской болезнью,
Сижу подле мачты
И предаюсь размышленьям,
Тем размышленьям о жизни своей,
Каким еще старый Лот предавался,
Когда, безгрешный баловень счастья,
Он потерпел крушенье.
И многое мне приходит на память:
Те крестоносные пилигримы,
Которые в бурном морском пути
С глубокой верой целовали
Многоутешный образ Марии,
И рыцари, что прижимали к губам
Перчатку возлюбленной дамы сердца,
Как талисман от морского недуга.
А я — я сижу и злобно давлюсь
Прогорклой, старой селедкой, —
Соленой отрадой всех,
Кого тошнит с перепоя.

Меж тем корабль отчаянно бьется
С бушующей дикой пучиной.
Вот, вздыбившись, точно конь боевой,
Он стал на корму, — руль трещит и стонет.
Вот через голову он кувыркнулся
В бездонную воющую пропасть.
И вдруг, как утомленный любовник,
Доверчиво он ложится
На черную грудь исполинской волны,
Но та вздымается мощно,
И, брошенный в бездну морским водопадом,
Корабль закружился в водовороте.