Дмитрий Быков - Пятое действие

Среди эпохи подытоженной,
Как неразобранный багаж,
Лежит угрюмый, обезвоженный
И обезбоженный пейзаж.
Туземный мир остался в целости,
Хотя и несколько прижат.
В нем неусвоенные ценности
Унылой грудою лежат.
Они лежат гниющим ворохом
Перед поселком дикарей.
Со всеми пушками и порохом,
С ружьем и Библией своей,
Со всею проповедью пылкою
Их обучил дурак седой
Лишь есть врага с ножом и вилкою
Да руки мыть перед едой.
Чем завершить колонизацию
Перед отплытьем в милый край?
Оставить им канализацию,
Бутылку, вилку, – и гудбай.

Все так. Но есть еще и Пятница,
Который к белым так присох,
Которому пошили платьице
Из обветшалых парусов,
Который проклял эти гиблые,
Непросвещенные места,
Который потянулся к Библии
И все запомнил про Христа!
И что нам делать, бедный Пятница?
В цивильном Йорке нас не ждут.
Как только солнышко закатится,
Нас наши родичи сожрут.
На что мы молодость потратили?
Обидно, что ни говори,
У дикарей попасть в предатели,
А у пришельцев – в дикари.
Скажи, зачем мы так поверили,
Какого, собственно, рожна –
Посланцам доблестной империи,
Где наша верность не нужна?
А для жрецов родного капища
Мы жертвы главные. Пора!
Для них мы колла… бора… как это,
Как ты сказал – коллабора…
Мы из других материй сотканы,
У них бело, у нас черно,
Для наших я изгой, но все-таки,
Для них я просто ничего!
Теперь душа моя украдена,
Неузнаваемы черты…
Спаситель мой, любимец, гадина,
Кому меня оставил ты?
Зачем же я в тебя глаза втыкал,
Учась, покорствуя, молясь?
Зачем тобою не позавтракал,
Когда увидел в первый раз?
За что меня ты бросил, Господи,
На растерзанье их клешней?
Хотя тебе от этих слез, поди,
Еще скушней, еще тошней…
Кому потребны эти жалобы?
В его глазах слепой восторг,
Смотри, смотри, он машет с палубы,
Он уплывает в город Йорк,
Оттуда он и будет пялиться –
Невозмутимо, как всегда, –
На то, как поглощает Пятницу
Его исконная среда.

Ну что же! Вытри слезы, Пятница.
Душиста ночь в родных местах.
Плоскоголовая лопатница [4] Лягушка-водонос.
Надрывно квакает в кустах.
Во влажном мраке что-то прячется,
Непредставимое уму…
Довольно. Вытри слезы, Пятница!
Сейчас нам лучше, чем ему.
В вечерних джунглях столько прелести!
Я так и слышу, чуткий псих,
Как от восторга сводит челюсти
У соплеменников моих.
Как пахнет полночь многогласная,
Соцветья, гроздья, семена,
Какая все-таки прекрасная,
Смешная, дикая страна!
Как сладко сдохнуть одурманенным
В кипучей чаще, дорогой!
Тут быть последним христианином
Гораздо лучше, чем слугой.
И право, это так заслуженно, –
И в этом столько куражу, –
Что я хотя бы в виде ужина
Еще Отчизне послужу.

Всякий раз, как пойдет поворот к весне
От зимы постылой,
Кто-то милый думает обо мне
Со страшной силой.

Чей-то взгляд повсюду за мной следит,
Припекая щеку.
Сигарета чувствует – и чудит,
Обгорая сбоку.

Кто-то следом спустится в переход,
В толпе окликнет,
Или детским именем назовет,
Потом хихикнет,

Тенью ветки ляжет на потолок,
Чирикнет птичкой,
То подбросит двушку, то коробок
С последней спичкой –

За моим томленьем и суетой
Следит украдкой:
Словно вдруг отыщется золотой,
Но за подкладкой.

То ли ты, не встреченная пока
В земной юдоли,
Опекаешь, значит, издалека,
Чтоб дожил, что ли, –

То ли впрямь за мной наблюдает Бог
Своим взором ясным:
То подбросит двушку, то коробок,
То хлеба с маслом,

Ибо даже самый дурной поэт,
В общем и целом,
Подтверждает вечный приоритет
Души над телом.

А как по мне, то все довольно просто:
В сообществе, толпе, в людской горсти
Процентов девяносто
Не склонны хорошо себя вести.
А бонусы, Господь меня прости, –
От храбрости до творческого роста, –
Положены процентам десяти.

Такой процент, златосеченья вроде,
Имеет место при любой погоде,
В любом народе,
При Цезаре, Пилате, Нессельроде,
При диктатуре, хаосе, свободе, –
И не имеет шансов возрасти.

Пусть гуманисты губы раскатали
В последние четыре сотни лет, –
Но девяносто склонны быть скотами,
А десять нет.
Но десяти настолько неохота

Дожить свой век под властью идиота,
Им так претит всеобщая зевота
И ворожба,
Им до того не хочется в болото,
Что силы их усемеряет кто-то
И направляет поперек рожна;
В итоге смерть, тупа и криворота,
Стучится лбом в закрытые ворота,
А жизнь идет туда, куда должна.

У Лема есть такая теорема –
Точнее, лемма, –
Изложенная в книге «Божий глас»:
Она сложна и несколько занудна,
Но говорить стихами мне нетрудно,
И я сейчас.

Там люди по космической шифровке
Воссоздали такое вещество,
Которое, при некоей сноровке,
От мира не оставит ничего;
Однако Бог устроил так красиво,
Что точность выстрела от силы взрыва
Зависит, так сказать, наоборот:
Когда стреляешь по конкретной цели –
Взрывается бесшумно, еле-еле,
А если хочешь бенц на самом деле –
То неизвестно будет, где рванет.

У Бога, покровителя фантазий,
Строителя земного очага,
Тут применен закон причинных связей
И рычага.
Он меньшинства возможности повысил,
А большинству амбиций недоклал.
Тут виден не закон случайных чисел,
А хитрый план.

Итак, закон:
Когда нас половина,
То все еще спокойно и невинно.
Когда нас треть,
То нам уже не страшно умереть.
Когда нас четверть,
Никто уже не сможет нас умертвить,
А если нас всего седьмая часть,
То нам уже дана такая власть,
Что мы легко способны всем накласть
И не пропасть.
Когда нас стиснут до одной десятой,
То мы уже гоняем всех взашей,
Как может кот усатый-полосатый
Гонять мышей.
Крутую сотню три бессильных старца
Раскидывают запросто, как блох,
А если кто один на всех остался,
То это Бог.

Кое-что и теперь вспоминать не спешу –
В основном, как легко догадаться, начало.
Но со временем, верно, пройдет. Заглушу
Это лучшее, как бы оно ни кричало:
Отойди. Приближаться опасно ко мне.
Это ненависть воет, обиды считая,
Это ненависть, ненависть, ненависть, не
Что иное: тупая, глухая, слепая.

Только ненависть может – права Дюморье –
Разобраться с любовью по полной программе:
Лишь небритая злоба в нечистом белье,
В пустоте, моногамнее всех моногамий,
Всех друзей неподкупней, любимых верней,
Вся зациклена, собрана в точке прицела,
Неотрывно, всецело прикована к ней.
Получай, моя радость. Того ли хотела?