Александр Галич - Стихотворения и поэмы

«Госпожа», девушка с картины Вермеера Дельфтского, — кто она, только ли романтизированный семнадцатый век? Нет, конечно. Это персонифицированный образ того, что (по иному поводу) О. Мандельштам назвал — «тоской по мировой культуре». А с другой стороны, многое из того, что оставлял поэт в России, было той же «мировой культурой», ее неотъемлемой частью. Не об этом ли идет речь в стихотворении «Опыт ностальгии»:

Здесь проступают ассоциации, связанные не только с Пушкиным, но и с Пастернаком, с Ахматовой, — со всем, от чего не оторвать того, кто вырос в России и предан ее искусству.

Очевидцы тех событий, например, Раиса Орлова, знакомая Галича еще с юношеских лет, вспоминает: «В июне 1974 года мы пришли прощаться. Насовсем. Они улетали на следующее утро. Саша страшно устал — сдавал багаж на таможне. Квартира уже полностью разорена. Но и для последнего обеда красивые тарелки, красивые чашки, салфетки». [35] Раиса Орлова. Воспоминанья о непрошедшем времени. Ann Arbor, 1983. С. 289. Дочь поэта А. Архангельская-Галич рассказывает: «Когда отец выходил из дома, во дворе все окна были открыты, многие махали ему руками, прощались… Была заминка на таможне, когда ему устроили досмотр. Уже в самолете сидел экипаж и пассажиры, а его все не пускали и не пускали. Отцу велено было снять золотой нательный крест, который ему надели при крещении, дескать, золотой и не подлежит вывозу. На что папа ответил: "В таком случае я остаюсь, я не еду! Все!" Были длительные переговоры, и наконец велено было его выпустить. Отец шел к самолету совсем один по длинному стеклянному переходу с поднятой в руке гитарой…» [36] Федор Раззаков. Звездные трагедии: загадки, судьбы и гибели. М., 2000. С. 82—102.

Наступил последний, недолгий (три с половиной года) эмигрантский период жизни Александра Галича, — в это время мне было подарено общение с этим необычным человеком и удивительным поэтом…

«Уходят, уходят, уходят друзья…» и превращаются в мемориальные доски.

Наверное, это и есть «экзистенциальный ужас»…

Гитара Галича (вторая, из служебного кабинета на радио) висит на стене в доме у бывшего режиссера «Свободы» Анатолия Шагиняна…

Познакомились мы с Александром Аркадьевичем на конференции журнала «Посев» 24 июня 1974 года во Франкфурте. Он только что покинул Россию — утром прилетел во Франкфурт из Вены, а на следующий день уже уезжал в Норвегию.

В Вене его поджидало предложение получить норвежское гражданство (по указу короля), но Галич гражданства не принял — он хотел остаться политическим эмигрантом, — это ему представлялось важным.

После обеда Галич пел. На столик перед ним были поставлены кассетные магнитофоны, в том числе и мой. Концерт состоял из двух отделений, в первом он пел песни, а во втором, кажется вообще впервые целиком, исполнил две поэмы: «Кадиш» и «О бегунах на длинные дистанции» (в позднейших изданиях — «Поэма о Сталине»).

Вечером мы с ним долго разговаривали, сначала в редакции «Посева», где нас оказалось четверо (вместе с двумя сотрудниками журнала), а потом в пивной болтали уже вдвоем.

Утром Галич с женой улетели в Осло. Там, в аэропорту, их встречал со всей своей семьей известный норвежский художник, член редколлегии «Континента», общий друг Галича, Сахарова и норвежского короля, — Виктор Спарре.

В Осло Галичи прожили около года. Он читал в университете лекции по истории русского театра. Кроме того, совместно с режиссером Рафаилом Голдиным, тоже недавним эмигрантом, снял 40-минутный фильм «Беженцы XX века». Там же в Норвегии вышла и его первая пластинка: «Крик шепотом» (к сожалению, на ней оркестр заглушает привычную гитару…)

Но именно на этой пластинке, еще за полгода до первого исполнения в Париже, появился лирический шедевр поэта — «Когда я вернусь»:

Затем Галич переехал в Мюнхен и стал работать консультантом при главной редакции «Свободы», регулярно выступая в программе «У микрофона Галич» (которая впервые прозвучала еще 24 августа 1974 г.)

Вот несколько отрывков из этих его передач.

Из передачи, посвященной Парижу (19 июля 1975 г.):

«Здравствуйте, дорогие друзья! Сегодня я говорю с вами из Парижа…

В первый же день по приезде в Париж я, естественно, помчался в госпиталь, который находится в Булонском лесу, в котором сейчас поправляется Виктор Платонович Некрасов — наш замечательный писатель, благороднейший, мужественный человек, автор одной из лучших книг о войне "В окопах Сталинграда", автор замечательных "Путевых дневников", автор многих великолепных произведений. Доведенный почти до отчаяния издевательствами, которые чинили над ним власть предержащие, обысками, допросами, бесконечным издевательством, бесконечными запрещениями того или другого произведения, он в середине прошлого года принял решение выехать во Францию…

Мы с ним продружили почти уже сорок лет, с юности, мы познакомились тогда, когда мы сдавали вместе на актерское отделение в студию Станиславского… Максимов, с которым позавчера мы вместе навещали Некрасова, сказал о нем, пожалуй, очень точно: Виктор Некрасов похож на начинающего, только начинающего стареть мушкетера…

…И опять вместе с Синявским мы бродили по Парижу, любовались Парижем, вдыхали необыкновенный парижский воздух, который даже табуны машин, заполонивших улицы Парижа, не могут испортить, потому что воздух этот прекрасен».

Из цикла «Благодарение» (о поэзии) (25 мая 1976 г.):

«…Сегодня мы опять поговорим о поэзии». Далее Галич говорит о стихах Мандельштама, о своей любви к ним, а потом:

«Кстати вот недавно поэт, хм… поэт Евгений Долматовский написал стихи про Париж:

Ну право, какое ж чувство благодарности можно испытать к человеку, написавшему подобное?»…

И еще очень интересный отрывок из передачи «Прощальный ужин» об А. Н. Вертинском (12 февраля 1977 г.):

«….И вот я пошел на концерт Вертинского. Он должен был выступать в Доме кино. Я хотел бы, чтобы это представили те из вас, которые родились в годы войны или после войны и которые не знают, почему так мы странно отнеслись к сообщению о том, что приехал Вертинский.

Долгие годы Александр Вертинский был не то чтобы под запретом, а был человеком из какой-то другой, фантастической жизни. Он эмигрировал в двадцатые годы, и иногда до нас случайно доходили какие-то его пластинки, стертые-престертые. Мы слушали их, едва разбирая слова… И то, что вот он, легендарный Вертинский, о котором нам рассказывали наши матери, — то, что он сегодня, сейчас, выступит и мы его увидим, казалось нам совершенно невероятным…