Александр Галич - Стихотворения и поэмы

Конечно, краткий ритмико-мелодический и лексический анализ одного произведения далеко не исчерпывает того, что можно сказать о поэтике Галича. Но эти примеры хотя бы отчасти объясняют, почему после того, как некогда актуальное «содержание» стало неактуальным, уйдя в историю, поэзия Галича видится с расстояния в четверть века совсем иначе, чем при жизни поэта. Она куда крупнее, чем слышалось в «чертовне и в пылу попойки» тех времен, и только в последние годы, с утратой в России приоритета политической остроты стихов над поэзией как таковой, стала постепенно проясняться чисто литературная ценность стихов Галича. «"Острота" схлынула, унеся с собой многое из того, что недавно радостно пугало нас, а Галич — остался. Не потому, что многое он сказал из первых — эта честь несомненна, но эфемерна. Потому что сказанное им — настоящая литература. Подлинная поэзия…» [12] Ст. Рассадин. «Я выбираю свободу…» // Московский комсомолец. 1989, 16 апреля.

Песни Галича — именно поэзия, и все-таки это особый ее жанр, и повторы — песенный, музыкальный прием — один из основных ее компонентов. Можно сказать, они придают особую, повышенную эмоциональную окраску этим стихам: «Там по пороше гуляет охота, / Охота, охота, / Там по пороше гуляет охота, / Трубят егеря…» или «Уходят, уходят, уходят / Уходят мои друзья…»

Обратимся теперь к композиционному мастерству поэта. В основе композиции многих его вещей — приемы киномонтажа. Опыт сценариста оказался весьма полезен для Галича. Вот он переносит нас из московской коммуналки в дом, где пишет музыку Иоганн Себастьян Бах. И возвращается обратно. И жизнь Баха, когда — «Ломит поясницу и ноет бок, / Бесконечной стиркою дом пропах…» — кажется не лучше и не легче, чем жизнь того несчастного советского работяги, бывшего солдата (а может быть, и офицера), для которого вся радость — десятка, выданная как «безвозвратная ссуда» в месткоме, да «поллитра», купленные вместе с сыром и колбасой на эту десятку. Но работяга доведен до отчаяния голосами уличных радиорупоров, вопящих о его же подвигах, а Бах утешен — он слышит голос Бога. И смена кадров — то коммуналка, нищая, то квартира Баха, тоже полунищая — будоражит, тревожит нас… И все же Бах беседует с Богом…

Особенно ярко эта композиционная стройность при самом невероятном разнообразии и смешении ритмов, лексики, образов, мотивов, даже сюжетов и вызываемых ими ассоциаций проявилась в таком шедевре Галича, как поэма о Януше Корчаке — «Кадиш». Похожая на кинофильм, сложившаяся в прекрасную и страшную мозаику, разрываемая то и дело вставными эпизодами, поэма эта построена так, что один день, а может быть, одна ночь, в которую «уходят из Варшавы поезда», вмещает в себя всю жизнь польского педагога, врача, писателя…

Корчак в ней — «всечеловек», ренессансная личность не только в силу профессионализма во многих областях, но главное — в силу многопланового восприятия жизни. А еще по причине естественного, будничного отношения к своему подвигу, который для него является нормой поведения:

Подстать герою, столь же всестороння, «всепланова» и поэма. От пронзительной лирики эпизода с рефреном «когда я снова стану маленьким» (так, между прочим, называется одна из книг Я. Корчака) и до притчи о грязи, которую не закрасишь — пестрота яркой индивидуальной жизни героя сливается с пестротой жуткой эпохи, в которой минута растягивается на годы, а годы проносятся, как минуты. Переходящая от иронического блюза (обрамление) к точным бытовым деталям и подробностям эпохи двух мировых войн, которые приобретают символическое звучание [13] Вот только одна из лаконичнейших картин первой мировой войны: …Шла французская фильма в дрянном «синема» Барахло торговали австрийское, Попукали извозчики дохлых коняг, И в кафе, заколоченном наглухо, Мы с тобою сидели и пили коньяк, И жевали засохшее яблоко. , вся поэма становится похожей на поэтический фильм с бесчисленными вставными новеллами, песнями, лирическими размышлениями. Фильм этот разворачивается в немыслимом темпе. В том самом, в котором пробегает перед Корчаком за одну эту ночь вся его жизнь…

Поэма рассчитана на внимательное чтение, вслушивание в самые разнообразные, загадочным образом соседствующие мелодии, всматривание в портреты и пейзажи. Композитор и музыковед Вл. Фрумкин, много занимавшийся музыкальной стороной творчества Галича и Окуджавы, отмечает, как одно из основных свойств галичевского стиха, обилие ритмических и — что еще интересней — интонационных «намеков» на какую-либо мелодию (обычно читателю и слушателю известную), которые вызывают обогащающие смысл ассоциации. Например, в «Песне об отчем доме» слышен Рахманинов: «Полюбила я на печаль свою». [14] В. Фрумкин. Уан-мэн-бэн(н)д // Вестник (Балтимор, США). 2003. № 22 (333), 29 октября.

Александр Аркадьевич Галич (Гинзбург) родился в Екатеринославе 19 октября 3918 года. Отец Галича был известным врачом, а дядя, Лев Самойлович Гинзбург, — историком литературы, пушкинистом. Именно благодаря общению с дядей Галич с детство увлекся театром. Семья вскоре переехала в Севастополь, в котором прожила без малого пять лет. Позднее воспоминания об этом периоде детства вылились у поэта в одну из лиричнейших «коротких поэм» «Опыт ностальгии»:

Интонационно это «мемуарное начало» ассоциируется с «мемуарными» же строками Пастернака из поэмы «1905 год»: «Это дебри зимы, с декабря воцаряются лампы…» или: «Мне четырнадцать лет, ВХУТЕМАС — еще Школа ваянья», и эта почти гекзаметрическая интонация ведет за собой…

В 1923 г. Гинзбурги переехали Москву, в Кривоколенный переулок. А в 1926-м Александр поступил в школу. Младший брат Александра, Валерий, писал об этом так:

«В начале Кривоколенного, почти на углу Мясницкой, была стоянка извозчиков, а рядом — два котла для варки асфальта. В них ночевали беспризорники, в тепле. Мы, приготовишки, упо-енно пели песню про "финский нож" или частушку:

нам казалось, что так мы приобщаемся к их беспризорной вольности. Учились мы в здании бывшей гимназии в Колпачном переулке, занятия для нас начинались часов с двенадцати, и мы, сидя на полу, в ожидании, когда старшие освободят классы, все это распевали…