Александр Галич - Стихотворения и поэмы

В утро дымное, в сумерки ранние,
Под смешки и под пушечный «бах»,
Уходили мы в бой и в изгнание
С этим маршем на пыльных губах.

Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет!
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!

Не грустите ж о нас, наши милые,
Там, далеко, в родимом краю!
Мы всё те же домашние, мирные,
Хоть шагаем в солдатском строю.

Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет!
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!

Будут зори сменяться закатами,
Будет солнце катиться в зенит.
Умирать нам, солдатам, — солдатами,
Воскресать нам — одетым в гранит!

Вперед,
За взводом взвод!
Труба боевая зовет.
Пришел из ставки
Приказ к отправке,
И, значит, нам пора в поход!

А было недавно, а было давно,
А даже могло и не быть,
Как много, на счастье, нам помнить дано,
Как много, на счастье, — забыть!

В тот год окаянный, в той черной пыли,
Умытые морем кровей,
Они уходили не с горстью земли,
А с мудрою речью своей.

И в старый-престарый прабабкин ларец
Был каждый запрятать готов
Не ветошь давно отзвеневших колец,
А строчки любимых стихов.

А их увозили «пока» корабли,
А их волокли поезда,
И даже подумать они не могли,
Что это «пока» — навсегда.

И даже представить они не могли,
Что в майскую ночь наугад
Они, прогулявшись по рю Риволи,
Потом не свернут на Арбат.

И в дым <���нрзбр.> навстречу судьбе
И в <���нрзбр.> переулков ночных,
Где нежно лицо обжигают тебе
Лохмотья черемух ночных.

Ну ладно, и пусть — ни кола ни двора,
И это Париж, не Москва.
Ты в окна гляди, как глядят в зеркала,
И слушай шаги, как слова.

Я кланяюсь низко сумевшим сберечь,
Ронявшим легко, невзначай,
Простые слова расставаний и встреч:
«О, здравствуй, мой друг!» «О, прощай!»

Вы их сохранили, вы их сберегли,
Вы их пронесли сквозь года,
И снова уходят в туман корабли,
И плачут во тьме поезда.

И в наших вещах не звенит серебро,
И путь наш всё так же суров,
Но в сердце у нас благодать и добро,
И строчки любимых стихов.

Поклонимся ж низко парижской родне,
Немецкой, английской, нью-йоркской родне
И скажем: «Спасибо, друзья!
Вы русскую речь закалили в огне,
В таком нестерпимом и жарком огне,
Что жарче придумать нельзя!»

И нам ее вместе хранить и беречь,
Лелеять родные слова,
А там, где жива наша русская речь,
Там вечно Россия жива!

Облетают листья в ноябре.
Треснет ветка, оборвется жила.
Но твержу, как прежде, на заре:
«Лунный луч — как соль на топоре…»
Эк меня навек приворожило!

Что земля сурова и проста,
Что теплы кровавые рогожи,
И о тайне чайного листа,
И о правде свежего холста
Я, быть может, догадался тоже.

Но когда проснешься на заре,
Вспомнится, и сразу нет покоя:
«Лунный луч — как соль на топоре…»
Это ж надо, Господи, такое!

Скажите, вам бывает страшно?
— Ты ищешь страх? — открой роман,
Читай: «От Эйфелевой башни
Бежит в испуге Мопассан…»

Она — проклятие Парижу,
Она — улыбка сатаны,
Париж — фиглярствующий рыжий,
Сосуд греха, дитя вины.
И к полю Марсову в восторге
Спешат кареты парижан.
Скорей откройте двери моргов!
Париж — на лезвии ножа!

Он славит Эйфеля как Бога,
Спасайтесь от его чудес,
От смертоносного и злого Нагромождения желез!
Не знаю — долго или скоро,
Но знаю — смертный день грядет:
Когда на согрешивший город
Всем телом башня упадет.

Вам страшно?
Нет, ничуть не страшно!
— Ваш смех исчезнет навсегда,
Когда осколки этой башни
Вонзятся в ваши города.

Исчезнет Франция, как правда.
Нет, вы не спятили с ума,
Но вас никто не понимал.

— Скажите, вам бывает страшно?
— Ты ищешь страх? открой роман,
Читай: «От Эйфелевой башни
Бежит, спасаясь, Мопассан…»

Растаял шебутной растяпа-снег,
Сегодня мне приснившийся во сне,
Архип осип и простудился Осип,
И не поймешь, весна ль, зима ли, осень,

Но что не лето — это-то уж точно,
И воробьев — сплошные многоточья.

А снег исчез, и не было его,
Быть может, он и вовсе не рождался,
А я-то не на шутку испугался!
Так значит, не случилось ничего?

След самолетный через плат небес —
Какая обозримая нелепость!
И значит — так: и не было чудес,
И целый год не наступало лето,

Земля была грязна, полуодета,
И мучила меня полуодетость,
Неряшливость и заспанность земли.
Хотелось вишен и немного ласки.
А некто мне протягивал рубли:
Мол, отступись от невеселой сказки.
Да ты и не сумеешь рассказать!

И впрямь, я не сумею рассказать…
И стало скучно и обыкновенно.
И зеркало посмотрит мне в глаза
И укорит за что-то непременно.

Я в доме поснимаю зеркала,
Позакрываю двери на засовы…
А эта сказка все-таки была,
Да уж навряд ли возвратится снова;
Сегодня я проснулся в полвторого,
Увидел снег: он плакал из угла.

Уж это не случится никогда:
Я помню иней, синие сосульки,
Декабрь лихорадил переулки
В укутанных в сугробы городах.

У всех — температура сорок два,
Текут носы, и красные гортани
Всё чаще чуют чайной ложки вкус.
Декабрь. Не первый на моем веку.
В тот день, я помню, встал довольно рано

И сразу же почувствовал: сейчас
Произойдет, не чудо, ну так что-то…
Спешили люди, верно, на работу.
Такой декабрь я видел в первый раз:

На крышах, тротуарах, проводах,
Заборах, подоконниках и трубах
Сидели птицы синие, и зубы
Ломило тихим предвкушеньем чуда,
А это не случалось никогда.

Голос, голос.
Ну что за пленительный голос.
Он как будто расшатывал обручи глобуса
И летел звездопадом над линией фронта,
Мисс Фонда?

Там, в Сайгоне, прицельным огнем протараненном,
Где всевластна пальба и напрасна мольба,
В эту ночь вы, должно быть, сидите над
раненым
И стираете кровь с опаленного лба,
Да?